Ах, подсолнух…
Еще одно из ранних стихотворений цикла, относящееся к 1789–1790 г. Здесь переплетены темы и символы «Песен Невинности» и «Песен Опыта»: подсолнух, символизирующий вечную тягу к недостижимому, следует взглядом за солнцем в поисках некой блаженной страны — то есть Вечности «Песен Невинности». Там и только там смогут удовлетворить свои желания Дева, скованная путами уризеновской добродетели, и Юноша, источенный неудовлетворенной страстью к Деве (образы «Песен Опыта»).
Лилия
Роза, символ стыдливости, и овечка, символ кротости, трансформируются в этом стихотворении в образы лжи и притворства: защищая уризеновскую добродетель, они извращают тем самым свою божественную сущность. В противоположность им Лилия, воплощающая «Опытную Невинность», открыто проявляет свою любовь, а потому чужда притворства. В том, что она «не вершит над собою насилия», но свободно следует своим побуждениям, и есть высшая, божественная добродетель.
Сад Любви
Превращение Луга «Песен Невинности» в твердыню уризеновских установлений, переход от Невинности к «сну Земли» — вот основная тема стихотворения. Вместо Луга глазам предстает Храм — символ ханжеской религии (ср. с представлениями о церкви как жилище Бога на земле в «Песнях Невинности»), вместо цветов, символов любви, появляются могилы, где схоронены неудовлетворенные желания, вместо свободы и радости — наслаждения, закованные в терновые оковы. Естественный порядок вещей (под которым, видимо, подразумевается «Опытная Невинность») нарушен искусственными установлениями ханжеской религии, которая является плодом закабаления чистой Веры Разумом.
Маленький бродяга
Тема ханжества официальной религии подхвачена и в этом стихотворении — Блейк не случайно вкладывает обвинительные слова в уста ребенка, подчеркивая их справедливость его чистосердечием: ребенок не негодует на Бога за жестокость церкви, но, веруя в его любовь и доброту, просит изменить существующий на земле порядок. Следует отметить, что в аналогичной ситуации в «Песнях Невинности» (см. «Маленький трубочист») речь шла об удовлетворении желаний только в Вечности; для маленького бродяги Рай возможен и на земле, что типично для «Песен Опыта», но прежде надлежит изменить земные порядки, придуманные не Богом, а людьми.
Лондон
Нетрудно усмотреть в этом стихотворении, помимо открытого протеста против существующих социальных установлений, и блейковскую трактовку их первопричины: таковой являются «духовные оковы», которыми в царстве Уризена скован каждый. Это стихотворение направлено не столько против индустриальной революции и жестокости, бесчеловечности стремительно растущих городов (тема, не раз звучавшая в литературе блейковской эпохи), сколько против жизни, порожденной диктатом Разума над Воображением, «скованностью» мысли (отсюда «узкие» улицы и «скованное» течение Темзы). Основную вину Блейк возлагает на церковь, которая допускает страдания маленьких трубочистов (ср. выше), на королевскую власть, которая посылает тысячи солдат на бессмысленную смерть, и на институт брака (у Блейка — символ несвободной, противоестественной любви), который косвенным образом способствует возникновению проституции. В таком мире даже первая «невинная слеза» младенца отдает горечью, ибо и ему, находящемуся в состоянии Невинности, не избежать «духовных оков».
Человеческая сущность
Это стихотворение (парное к «Святому Образу» из первого цикла) центральное для понимания философской системы «Песен Опыта».
Здесь Добро, Терпимость, Мир, Любовь становятся составной частью противоестественных социальных установлений, существующих в царстве Уризена, — то есть полностью развенчивается философская концепция «Песен Невинности». Показав лживость и ханжество основных добродетелей Невинности, Блейк строит новую аллегорию внутреннего мира человека, в основе которой лежит излюбленный им образ Древа. Взрастает оно из Страха и Смирения — ханжеского смирения овечки (ср. стихотворение «Лилия») и вскоре раскидывает мрачную крону Веры, то есть неестественной, надуманной религии, которая питает Гусеницу и Мотылька, являющихся здесь символами священнослужителей. Наконец, Древо приносит плод Обмана, то есть лжи и притворства (потому он сладок), и на Древе появляется Ворон — символ смерти. Такими видятся Блейку внутренний мир человека и духовный путь человечества, скованного путами Уризена. В последней строфе подчеркнуто, что «боги моря и земли», то есть живой природы, единой с Воображением, не могли отыскать это Древо, поскольку находится оно в человеческом мозгу и взращивает его Уризен — косный, нетворческий Разум.
Дитя-Горе
Это стихотворение не столько отрицает «Дитя-Радость», сколько поворачивает ту же тему иной стороной: дитя рождается на радость, но в то же время входит в мир в муках, а мир этот полон горестей и страданий. Дитя-Горе (заметим, что это мальчик, тогда как Дитя-Радость — девочка: Невинность ассоциируется у Блейка с женским началом. Опыт — с мужским) появляется на свет с громким воплем протеста, оно воистину одержимо бесом, но это — бес «Песен Опыта», негодующий против косности и пассивности. Вырываясь из рук отца и отказываясь сосать материнскую грудь (вспомним блейковскую символику: Отец — Бог, Мать — Церковь), младенец протестует против сковывающих пут родительской воли. Однако Дитя-Радость, символ кротости, и Дитя-Горе, символ бунтующей энергии, не отрицают друг друга, но составляют в своей диалектике необходимое многообразие мира.
Первоначально «Дитя-Горе» было частью длинного стихотворения из «Манускрипта Россетти», повествующего о жизненном пути человека и борьбе с «духовными оковами».
Древо Яда
Символика этого стихотворения, где также использован образ Древа, достаточно прозрачна: невысказанные, затаенные помыслы противоестественны и ведут к трагедии. Здесь уместно вспомнить одну из «Притч Ада»; «Удави лучше дитя в колыбели, но не дави желаний своих». О том, что тайное зло хуже явного, красноречиво говорит и центральный символ стихотворения — прекрасный плод, содержащий смертельный яд; он же смыкает стихотворение с библейским мифом о Грехопадении. Сарказм Блейка всего отчетливее звучал в первоначальном названии стихотворения — «О христианской добродетели», которое было отвергнуто, видимо, по причине своей чрезмерной язвительности.
Заблудший сын
Ребенок утверждает, что любовь к себе превыше всего, а далее — все создания равны, ибо все они суть творения Божий. (Так Блейк в этот период представляет себе естественный, природный взгляд на вещи и поэтому резко полемизирует со Сведенборгом, который неоднократно подчеркивал: нет худшего греха, чем любовь к себе, право на существование имеют лишь два вида любви любовь к ближнему и любовь к Богу.) За это он объявлен Диаволом (и, по сути, является таковым, ибо протестует против идущего от церкви притворства) и сожжен на костре у алтаря Уризена, как отступник, дерзнувший восстать против господствующей религии. Горечь стихотворения заключается в том, что ребенок, находящийся в состоянии Невинности, чуждый всякой лжи и неестественности, то есть носящий в себе Бога, приговаривается к смерти именем этого самого Бога, который становится лишь орудием в руках церкви.
Заблудшая дочь
Аллегория, направленная против неестественных законов, подавляющих и осуждающих естественные желания, подана здесь в форме мифа о Грехопадении, который Блейк переносит в некую «древнюю страну» и адресует «детям будущего»: по сути, и первое, и второе — не что иное, как земная реальность, только в первом случае скованная цепями Уризена (воплощенного в фигуре Отца), а во втором — сбросившая его оковы.
Это одно из самых поздних стихотворений цикла, вошедшее только во второе авторское издание «Песен».
К Фирце
Это стихотворение было написано почти через десять лет после «Песен Опыта» (его датируют 1802–1805 гг.) и опирается на принципиально иную философскую систему. Фирца (ист. — столица Северного Царства; ср. Песнь Песней, 6: 4: «Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим») является у Блейка символом плоти, физической сущности человека, в противоположность Иерусалиму, символу сущности духовной. Вместо прославления земных, плотских радостей, характерного для «Песен Опыта», Блейк с негодованием отвергает закрепостившую душу плотскую оболочку, «склеп», в котором томится человеческий дух. Здесь использована перефразированная библейская цитата (Иоанн, 2: 4: «Что Мне и Тебе, Жено?») обращение Христа к матери. Вторая строфа является сжатым изложением мифа о Грехопадении, однако теперь Блейк возвращается к канонической его трактовке: чувственная любовь закрепостила чистую духовность, которая была уделом человека до падения. Нынче человечество пребывает в состоянии духовной слепоты и глухоты, но Христос, искупив первородный грех, вернул человека от плотского, низменного на путь к высотам духа, которые, по новой Блейковской концепции, превыше всех чувственных наслаждений.
