Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Белая роза, ты цветешь для меня,
и ты, любимая, будешь моей!
Молодость, радуйся ясности дня,
милую сделать счастливой сумей!

Бедное сердце, замри и молчи!
Время, назначенное для счастья,
можно в тюрьме запереть на ключи,
душу — на части, металл — на запястья.

Вечером вчера во тьме
явор-дерево шумел.
Только лег, уснул я только,
странный сон приснился мне.
Мне приснилась мгла ночная,
и два сокола во мгле
с крыльев стряхивали жемчуг.
— Мама, что все это значит,
что за этой мглой маячит?
— Этот сон, мой сын,
тяжек, словно стон:
в нем ночная тьма — приговор, тюрьма,
а два сокола — два брата,
а жемчуг мелкий — цепь сама.

Сидит молодец в остроге
с кандалами на ногах,
с мелкой цепью на руках.
И не видно на дороге,
чтобы кто спешил проведать,
ой, печали!
Утром встанут на пороге,
добра молодца возьмут
и на гибель поведут.
И не слышно на дороге,
чтобы кто спешил спасти,
ой, печали!

О черный ворон, жалкий птенчик с черным взором!
Ты — черный вестник с черным приговором!

Огромная печаль, страданья сердцевина —
по юности твоей, погубленной безвинно.
Ты сильным был рожден, и, награжденный силой,
ты рабству предпочел свидание с могилой!
Ты вычистил ружье, собрал отряд, который
в зеленые леса ушел с тобой и в горы.
Завистник и злодей тебя охранке предал.
Пора, чтоб он сполна возмездья вкус отведал!

Встань, воскресни, явись, Гоце-воевода,
ты достаточно терпел горести народа!
Ждут тебя все:
лес, поле в росе,
крестьянские горбы,
тюремные рабы.
Встань за народ,
дай свет свобод!
Чтоб весна пришла весною,
чтобы нашим стало поле,
чтобы села улыбались,
чтобы радовались воле!

Течет река —
никому не жаль,
что срубили маслины
молчаливые
над водою.

Я помню рассвет:
был час, когда ждешь
неясного чуда
на близкой заре —
но снова
печально блеснули звезды
вверху надо мною…
Лишь ветви маслины,
незаметно придя в движенье,
тихо прошелестели мне в утешенье.

Полночью в лес отправишься
тропкою незаметною.
Темной глубокой полночью
к месту придешь заветному.

Сосны вокруг высокие,
небо вверху молчащее,
травы туманят голову,
словно вино крепчайшее.

Сердце твое наполнится
буйством травы нехоженой,
наземь падешь, растянешься
в мягкой траве некошеной.

Требует юность — радости,
требует все напористей —
врачуй меня, о земля моя,
от бед моих и от горестей!

Как, вышивальщица, вышить словами
песню, звучащую просто и строго,
сердцу вот этому, что так ночами
мучится в невыносимой тревоге?

Нити из сердца возьми две, сплетая
траурно-черную с ниткою красной,
первая нить — то печаль твоя злая,
светит вторая — мечтой твоей страстной.

Ты вышивай так и красным и черным
песню единую грезы и муки,
как рукава с вышиваньем узорным
юной невесте на белые руки.

Видно, от века два цвета нарочно
связаны силой одной роковою,
черный во мрак погружает полночный,
красный же — кровью цветет заревою.

Глянь, вышивальщица, в шири небесной
небо зарей золотой расцветает:
на голубом полотне так чудесно
вышивка яркая эта сверкает.

Вечером ты не заметишь заката,
взгляд у тебя как у трепетной серны.
В небе, расшитом так ярко, богато,
два твои цвета пылают, наверно.

Иль не боишься, что меркнет пред ними
самое светлое воспоминанье?
Что ж ты задумалась, глаз не поднимешь,
день твой угаснет, гласит прорицанье.

Память о светлом, сиявшем чудесно,
гаснет пред ними, как цветик, бледнея.
Ты уловил звуки дивные песни
и о судьбе своей спел вместе с нею.

Ты, маленький, спишь,
а озеро думает думу,
и в думах его вершится твоя судьба.
Ты спишь, а оно
проникает сейчас в твою душу,
как в залив,
где камешек каждый
отчетливо виден на дне.
Ты спишь,
а в его
в этот час неприметной
волне
вызревают уже те валы,
что родятся однажды,
и заплачут,
и тебя на себе понесут.
Спи, дитя,
это озеро
душу твою сейчас лепит
и все думает думу
о грядущих тревогах твоих.

Когда человек потеряет право смеяться,
и право быть умным,
и право судить по правде,
любить ребенка и женщину
потеряет право —
тогда ему остается
право в тоске пребывать неподдельной,
умирать от муки смертельной,
грустным быть до скончанья века —
право этого человека.

Пусть молния в глазах твоих блещет,
ничто огонь в груди не потушит,
пусть губы горячие пламя сушит,
и перед грозной
твоею силою
враг теряется
и трепещет,
моя подруга, подруга милая!

Не песни любви я тебе слагаю
и не о бессонных ночах мечтаю —
в песне кровь моя бьется, будто
вечно алое знамя бунта.

Там,
где гневный огонь пылает,
долы стонут,
гремят винтовки,
там,
где, чувствуя локоть друга,
парни молча
на смерть уходят —
нас ожидает любовь, подруга!

В горах суровых,
в боях кровавых,
о подруга моя золотая,
идешь ты первой
и будешь первой,
а если пуля тебя настигнет, —
все может статься,
где пули вьются, —
а все ж глаза твои не увянут,
и тысячи новых сердец зажгутся,
и тысячи в строй нерушимый станут.

Пусть молния в глазах твоих блещет,
ничто огонь в груди не потушит,
пусть губы горячие пламя сушит,
и перед грозной
твоею силою
враг теряется
и трепещет,
моя подруга, подруга милая!

Мудрая игра, пребудь такою,
неизменно ложное свергая.
Жизнь омой широкою рекою,
чистотою праздничной сверкая.
Будешь добродушней год от года,
но угасший свет в зрачке хранится.
Помоги мне, мудрая природа,
с временною правдой не мириться!

Да, он достоин удивленья вашего —
здесь трудно удивленье подавить:
он топчется у двери миновавшего,
он прошлое хотел бы подновить.