CREDO, QUIA ABSURDUM EST
Не знает, что в будущем бросит
Судьба ему, что его ждет,
Какие возможности носит
В себе – человеческий род.
Мы слышали все предсказанья
Прошедших кровавых эпох:
Мечты это или гаданья,
Иль мелкие плутни жрецов.
Ни хитрым вещаньям, ни страстным
Сбываться, увы, не дано:
Устами безумных несчастным
Пророчится счастье давно…
И пусть в роковые деянья
Они превращают мечты –
Не сбудутся в жизни желанья,
Нежданные будут плоды.
Да, опытом люди богаты,
Но лишь по низам пробегут
Тревоги глухие раскаты
И мести зарницы блеснут,
Давно наболевшею злобой
Из нор зарычит нищета
И над городскою трущобой
Взовьется, как знамя, мечта,
Граждане сольются в потоки,
Зашепчется чернь по углам
И гордые черни пророки
Проклятья пошлют богачам –
Мы, те, что в сомненьях уснули,
Набата услышавши вой,
Возьмем себе ружья и пули
И кинемся в черный прибой.
Мы будем, смеясь над веками,
Над смехом веков, под огнем
В бою упиваться словами
И истиной их назовем.
И будем мы гибнуть, и шпаги
Пред смертью друзьям отдавать,
И хрипом последним к отваге
С камней мостовой призывать.
И в счастии новом и жутком
Исчезнем, как выстрелов дым,
Но, как при лобзаньи, рассудком
Безумия не оскверним.
«Хлесткий ветер совсем раздразнил океан…»
Хлесткий ветер совсем раздразнил океан;
Он зловеще темнел, он сердито рычал,
К самой ночи взбесился, завыл ураган,
Вал за валом по морю погнал.
Как фаланга в шеломах из пены, волна
Шла на штурм, говоря, к берегам,
И, ныряя из тучи, внезапно луна
Рассыпалась по пенным верхам.
Все не спят в деревушке, в домах рыбаков,
Не заставить заснуть детвору:
Не приметят сегодня, поди, маяков
Рыбаки, что ушли поутру.
И рыбачка оставила ткацкий станок,
На скале она ждет без конца…
Ветер с худеньких плеч хочет сдернуть платок,
Только слезы срывает с лица.
И бежит, колыхаяся, пенистый ряд
С торжествующим ревом к ногам;
Вот удар исступленный, и брызги летят,
Слезы моря навстречу слезам.
Но бесстрашно вперед шел на смену ему
Новый злобный и бешеный вал,
Нес зеленую, плотную к камням волну
И с размаху ее расшибал.
И остатки волны, и крутясь, и шипя,
Подымая у берега муть,
Уходили, опять приходили, кипя,
Бить угрюмо молчавшую грудь.
Эй, рыбачка, не плачь, вверь судьбу твою мне,
Я на память платок твой возьму,
Твой любезный ушел на дырявой ладье,
Я на яхте поспею к нему.
Любо по ветру посвисты мне раскидать,
На растравленных шкотах пойду,
Будет мачта скрипеть, будет парус трещать,
Буду дико кричать в темноту.
«Прекрасно вдруг, средь множества уродцев…»
Прекрасно вдруг, средь множества уродцев.
Найти лицо, которое серьезно.
Склоняюсь я пред блеском полководцев
Громивших мир рассудочно и грозно,
И пред творцом великого закона –
Гаммураби, Солоном и Периклом,
И пред умом седого Соломона,
Уставшим быть под вековечным циклом.
Прекрасен бой – фаланга македонян,
Пэан, гоплит иль римлянин триарий,
Прекрасен вождь, когда идет в огонь он –
Наполеон, Атилла, Цезарь, Марий…
Прекрасен ум, не знающий боязни,
Могучий мозг Ньютона, Гераклита,
Но ярче мысль, когда она на казни,
Герой страшней, когда уж всё разбито…
О, воля здесь терзает исполина,
Рыдая, мстя, а мысль остра, как жало…
Мечта, рисуй!.. Вот пытка Гватмодзина,
Бессильный взгляд больного Ганнибала.
Рисуй! Париж и будто гул буруна,
Гигант Дантон, грозящий небосводу,
И палачу последний рев трибуна:
«Но покажи мою главу народу!»
Рисуй!.. Костер… Старуха, зажигая,
Кладет дрова, и голос добрый, умный
Ей говорит: «о, простота святая»…
Нет, мысль его была уже безумной.
Глухая улица и зарево пожара.
И где-то частая ружейная пальба…
За баррикадою четыре коммунара.
Уже бесцельная, последняя борьба.
Две бочки, омнибус, разрыта мостовая…
А, слышно: далеко, но это к ним идут.
Рабочий процедил, винтовку заряжая:
«Конец. Но дети с них свое еще возьмут».
С улыбкой журналист сказал ему:
«Sapristi! Отчетливо своих не помню я детей.
Мы в политическом сейчас заплатим висте
Своею шкурою и скукою своей.
Но, chute, зуавы там…» Впились в приклады пальцы.
Угрюмо про себя всех буржуа браня,
Апаш прицелился… «Э, жирные версальцы,
Надпиленный свинец припрятан у меня…»
«Мы, четверо, умрем. Но будет жив наш пятый!» –
Сказала девушка с задумчивым лицом.
Перестреляли их, всех четверых, солдаты,
А знамя, «пятого», порвали сапогом.
Как вакханки, безумны и дики,
Изумрудные волны летят,
И смеются их быстрые лики,
И на солнце их взгляды блестят…
То не волны, то нимфы играют,
То не пеной белеется вал,
Это девичьи руки сверкают
Длинным всплеском у выступа скал.
И когда до скалы хороводы
Этих нимф долетают чредой,
То кидаются грудью на своды
И бросаются в море спиной.
И, лучистые брызги раскинув,
Вдруг ныряют и в тьме глубины
Выгоняют глазастых дельфинов
Кувыркаться на скатах волны.
Меж камней, и шумя и толкаясь,
Пробираются нимфы толпой
И летят на просторе, бросаясь
В зазевавшихся чаек волной…
Им отрадно в таинственных гротах
По подводным проходам бродить,
Чтобы в гулко-звенящих пустотах
Сладкий страх темнотою будить.
Нимфы любят греметь и швыряться
Легкокрылой рыбачьей ладьей
И на дне к рыбаку приласкаться
Серебристой своей чешуей…
Нимфы любят готовить из ила
Ложе страсти для жителей гор,
Но любовь их – коварство и сила,
И желанья их – миг и простор.
Мне хочется дойти. И путь мой – путь упорных
До синих, девственных и мертвенных снегов,
До пика гор, до острозубцев черных,
Дойду один и без проводников.
Впивался в камни я по пропастям бездонным
И спал на глетчерах, на ненадежном льду,
В снегу следы челом окровавленным
Я оставлял. Но всё же я иду.
И я дойду до них, вершин обледенелых.
С когтями мой сапог и крепок мой ремень;
Я не боюсь, я верю в силу смелых
И с торжеством встречаю новый день.
Лишь в пурпурных снегах восход объемлет новый
В объятия меня, блестит мой дикий взор,
Я рог беру, и хохот мой громовый
Звенит в горах, и вторят духи гор.
Но если снова вниз спущусь я в те долины,
Где жалки все дела и царствует тоска –
Я не скажу, что я достиг вершины,
Я не возьму лаврового венка.
Влюбленный, и немой, и гордый, и усталый,
Я не скажу и ей, но взгляд ей скажет мой –
В моих глазах она увидит алый
Блеск горных льдов, окрашенных зарей.
А если в трещину на той вершине дальней,
В глубокий глетчер я сквозь льдины упаду,
То во дворец, искристый и хрустальный,
Я во дворец загадок попаду.
Там льдинки тонкие, как балдахин, застыли,
Там в лабиринте зал, прелестных, белых зал,
Бежит сонм фей средь эльфов снежной пыли
И гномы им устраивают бал.
Полюбит приходить из сказочных излучин
Ко мне рой этих фей, но чаще всех одна…
И я, в крови, безумен и измучен,
Ей улыбнусь в объятьях льдов и сна.
