Демьян Бедный - Стихотворения

На белом свете «Правда»
Жила во время оно.
Была на свете «Правда»,
Но не было Закона.
И вот Закон обрелся.
Но… что ж мы видим ныне?
Закон-то есть, да «Правды»
Давно уж нет в помине!

«Дилехтор?.. Хор-рошо!.. Учителя?.. Прекрасно!..
В шеренку вас да всех разделать под орех!..
Дают вам денежки напрасно:
В учебе вашей всей не сосчитать прорех…
На гимназистов я глядел намедни в храме.
Не то сказать — подумать грех
Об этом сраме:
Замест того чтоб, павши ниц,
Молиться им пред образами,
У них шушуканья, смешки…
Едят глазами Моих… девиц!
Да шутку под конец какую откололи!..
Оно, положим, так… искус…
У Шурки, скажем, аль у Поли
На всякий вкус —
Всего до воли.
Опять же Дуньку взять: хоша
По пьяной лавочке с гостями и скандалит,
А до чего ведь хороша!
Не сам хвалю — весь город хвалит!»

Читатель, это не секрет:
Перед тобой доподлинный портрет
Нравоблюстителя — иркутского Катона,
Носившего значок «за веру и царя!»,
Союзного вершилы, главаря
И содержателя публичного притона!

«Быки-то!»
«Господи!»
«Ур-ра!»
«А говорят еще: мы обеднели мясом!»
«Да шут ли нам война!»
«Да с этаким запасом!..»
«Взгляни на этого: гора!
Цены, чай, нет быку такому!»
«Слыхал?» — хваленый бык сказал быку
другом;
«Слыхал. Но лучше б не слыхал».
«А что?»
«Все было бы спокойней:
Я не охотник до похвал.
Так отдающих явно… бойней!»

Лишившись дочери любимой, Антигоны,
Богач Филон, как должно богачу
(Не скареду, я то сказать хочу),
Устроил пышные на редкость похороны.
«О матушка, скажи, как это понимать?
В смущенье молвила сквозь слезы дочь
вторая. —
Сестре-покойнице ужели не сестра я
И ты — не мать,
Что убиваться так по ней мы не умеем.
Как эти женщины, чужие нам обеим?
Их скорбь так велика
И горе — очевидно,
Что мне становится обидно:
Зачем они сюда пришли издалека
При нас оплакивать им чуждую утрату?»
«Никак, — вздохнула мать, — ты, дочь моя,
слепа?
Ведь это — плакальщиц наемная толпа.
Чьи слезы куплены за дорогую плату!»

В годину тяжких бед умейте отличать
Скорбь тех, кто иль привык, иль вынужден
молчать.
От диких выкриков и воплей неуемных
Кликуш озлобленных и плакальщиц наемных!

Когда, среди богинь метнувши жребий, боги
Вводили жен в свои небесные чертоги,
Суровый бог войны, омытый весь в крови,
Взял в жены чуждую отраде материнства
Богиню грабежа и гнусного бесчинства.
Восторгов неземных и знойных чар любви
Неиссякаемый родник найдя в богине,
Бог неразлучен с ней поныне.
С тех пор, однако, для страны,
Охваченной огнем кровавого пожара,
Изнемогающей от вражьего удара,
Не так ужасен бог войны.
Как подвиги его божественной жены.

В телеге колесо прежалобно скрипело.
«Друг, — выбившись из сил.
Конь с удивлением спросил, —
В чем дело?
Что значит жалоба твоя?
Всю тяжесть ведь везешь не ты, а я!»

Иной с устало-скорбным ликом,
Злым честолюбьем одержим,
Скрипит о подвиге великом,
Хвалясь усердием… чужим.

Волк тяжко занемог:
Почти лишившись ног.
Лежал он, как колода,
Без ласки, без ухода.
В такой беде, увидевши Овцу,
Взмолился Волк:
«Роднулечка Овечка,
Остановись на два словечка!
Ты видишь: жизнь моя приблизилась к концу.
Ах, знаю, я — злодей, и нет мне оправданья!
Но злость ко мне растет пусть в ком-нибудь
другом,
А ты, ты сжалишься в порыве состраданья
Над умирающим врагом!
Предсмертной жаждою томимый нестерпимо,
Святая, кроткая, я об одном молю:
Помочь мне доползти к реке, текущей мимо.
Где я жестокие страданья утолю!»
«Ужель, — Овца в ответ, — я сделаюсь
виною
Того, чтоб ты остался жив,
Себя водою освежив
И закусивши после… мною?»

Покинув бренный этот мир,
Обожествлен душой и телом,
Геракл на небе первым делом
Попал к богам на пир.
Геракла боги обступили,
С ним вместе чокались и пили,
Вели душевный разговор,
И хоть, подвыпивши, несли порою вздор,
Геракл их слушал терпеливо,
Всем крепко руки жал и кланялся учтиво,
Ответив дерзостью Плуто´су одному.
«Скажи, Гераклушка, — Зевс подошел
к нему, —
За что ты богача Плуто´са так обидел?»
«За то, — сказал Геракл, — что в жизни я не
видел
Его друзей средь честной бедноты,
Что все Плуто´совы приятели-любимцы
Сплошь негодяи-лихоимцы
И первые плуты!»

Расхвастался Медведь перед Лисой:
«Ты, кумушка, не думай,
Что я всегда такой угрюмый:
Злость на меня находит полосой,
А вообще, сказать не лицемеря,
Добрей меня не сыщешь зверя.
Спроси хоть у людей: ем мертвых я аль нет?»
«Ах, кум, — Лиса в ответ, —
Что мертвые?! Я думаю другое:
Слух добрый о себе ты всюду б утвердил,
Когда бы мертвецов ты менее щадил,
Но… оставлял живых в покое!»

Смысл этой басенки не нов
Для лицемеров и лгунов:
Прочтут, поймут… и не покажут вида,
Что их касается обида!

Какой-то Всадник благородный,
Покамест был он на войне,
Не чаял, кажется, души в своем Коне:
Сам по три дня сидит, случалося, голодный,
А для Коня добудет и сенца
И овсеца.
Накормит вовремя и вовремя напоит!
Но кончилась война, и честь Коню не та:
Товарищ боевой двух добрых слов не стоит
Иль стоит… доброго кнута!
Насчет овса уж нет помину:
Кормили вьючную скотину
Соломой жесткой и сухой,
А то и попросту трухой.
В работе черной Конь в погоду, в непогоду:
То тащит кладь, то возит воду…
Но подошла опять война,
И тощему Коню вновь почесть воздана:
Оседлан пышно Конь, причищен и приглажен.
Однако же, едва — суров и важен,
В доспехи бранные наряжен —
Сел Всадник на Коня, Конь повалился с ног
И, как ни силился, подняться уж не мог.
«Хозяин! — молвил он, вздохнув, — по доброй
Ты обратил Коня в забитого осла, —
Так не ищи ж во мне ты прежней прыти
боле, —
Нет прыти у меня: солома унесла!»