Товарищ Сталин, вы большой ученый… - Юз Алешковский

Я белого света не видел.

Отец был эсером – и вот

Ягода на следствии маму обидел:

Он спать не давал ей четырнадцать суток,

Ударил ногою в живот.

А это был, граждане, я, и простите

За то, что сегодня я слеп,

Не знаю, как выглядят бабы и дети,

Товарищ Косыгин, Подгорный и Брежнев,

Червонец, рябина и хлеб.

Не вижу я наших больших достижений

И женщин не харю, не пью.

И нету во сне у меня сновидений,

А утречком, утречком темным, как ночка,

Что Бог посылает – жую.

Простите, что пес мой от голода лает,

Его я ужасно люблю.

Зовут его, граждане, бедного, Лаэрт.

Подайте копеечку, Господа ради, —

Я Лаэрту студня куплю.

Страна хорошеет у нас год от года,

Мы к далям чудесным спешим.

Врагом оказался народа Ягода,

Но разве от этого, граждане, легче

Сегодня несчастным слепым?!

Вот приеду я на БАМ —

Первым делом парню дам…

Дам ему задание

Явиться на свидание.

Он бедовый, он придет,

Он дымком затянется,

На груди моей заснет,

В ней навек останется.

Только чё я не видала

В романтике ентовой?

Я уже парням давала

В палаточке брезентовой.

Любили меня, лапочку,

Довольны были мной

В брезентовой палаточке

За ширмой расписной.

Я много чего строила,

Была на Братской ГЭС,

Но это все, по-моему,

Казенный интерес.

И «кисы» мы, и «ласточки»

За наш за нежный труд,

Да вот из той палаточки

Нас замуж не берут.

Я плакала тихонечко,

Я напивалась в дым,

Я мчалася в вагончике

По рельсам голубым.

В брезентовой палаточке

За ширмой расписной —

Жисть моя в белых тапочках,

А рядом – милый мой.

Я это танго пиликал на гармошке

С балкона на четвертом этаже,

И сердце колыхалося немножко,

Как говорят блатные, в мандраже.

Мне эту музыкальную науку

Преподавал дружок месье Бланже,

Но участковый вдруг меня застукал

И крикнул: «Танго тебе не проханже!»

Штрафную с ходу выписал квитанцию,

Хотел гармошку выкинуть к чертям,

Но на дворе я замастырил танцы:

Под танго урки там кадрили дам.

Шел дождь, но музыка ненастье разогнала,

За воротник с тарелку натекло.

В подвале мне Маруська так давала,

Что было с ней печально и тепло.

На карты и на баб я был счастливчик,

А чтобы дама улеглась нагой —

Сдираю я с нее зубами лифчик,

Трико – по-флотски – левою ногой.

Coco с Ягодою лакал на даче чачу,

Ни стопки, сука, не досталось мне,

И вот на вахте хреначит «Кукарачу»

Баян германский мой на кожаном ремне.

Я не взорвуся под японским танком,

Не поведу, как Чкалов, самолет,

Но на морозе я так лабаю танго —

Аж сердце пляшет и душа поет.

На проводах чернели галки, словно ноты,

Блажили урки: «Аккордов не жалей!»

Я променял все вальсы и фокстроты

На танго бедной юности моей.

Ах, «Рио-Рита»! Ах, «Рио-Рита»!

Охота жрать, как в стужу воробью,

Но вот столовка наша на обед закрыта,

А воробья я накормлю в раю…

Выносила ссанье за больными,

Вечерами крутила кино…

Вот такими, как Зойка, святыми

Медицина гордится давно.

Не брала продуктовых подачек,

Прибирала засранцам кровать,

Утешала глухих и незрячих,

Заменяла супругу и мать.

Проходила когда мимо койки,

Аж в глазах становилось темно.

Терешкова в сравнении с Зойкой —

Так… слетавшее в космос говно.

Проплывает, как белая лебедь,

Вся тиха, ровно белый снежок,

Но – рябит твою гладь – в ширпотребе

Я найти ей платочка не смог.

Все чины презирала, все ранги.

А краса! А высокая грудь!