на рассвете всей жизни
У моря седого жил бедный старик:
Он рыбу ловил, пока кровь не остынет,
Не вырвется прочь обезумевший крик.
Он землю пахал, пока ноги не скажут:
«Оставь плуг и вилы, старик, отдохни»,
Пока горький хмель ему рот не завяжет
И трон не покинут рассудка цари.
Но этот старик, несмотря на работу,
На труд и усердие бедной души,
Был твёрд, как сухарь, и был чёрств, как краюха
Забытого хлеба в бедняцкой глуши.
Его доброта улетучилась с ветром,
И влагу заботы впитала земля,
А пламя костра с наступившим рассветом
Сожгло тени чувства, как ночи — заря.
Я знаю, мой друг, почему он так скромен
На ласку и нежность к знакомым, к себе,
К цветущему миру и белому свету
И чужд его дышащей жизнью земле.
В нём грудь ноет болью, как старый корабль,
Идущий по морю сквозь бурю и шторм,
И в горле душевный, сердечный ансамбль
Клокочет, как будто разгневанный гром.
Был день в его жизни… Давно, ещё раньше
Прекрасная дева на свете жила,
И юноша, ныне старик безотрадный,
Влюбился безумно в неё. Как стрела,
Однажды любовь его сердце пронзила.
Как он с ней ходил и ни жив, и ни мёртв,
Осталось загадкой, но точно я знаю,
Кем полон был сборник его сладких снов.
И так тридцать лет. Дни стремглав пролетели,
И юноша больше уже не юнец,
Лишь девушка всё ещё кроткая дева,
И для неё будто времени нет.
Любовь всё растёт; жизнь прошла незаметно,
Любовью одной только дышит старик,
А девушка та словно вечное лето,
Цветок, что спустя даже вечность не сник.
За осенью тёмные зимние ночи
Проходят без шанса вернуться назад,
И старика потускневшие очи
На мир равнодушно и тускло глядят,
И есть лишь одно существо на планете,
Которое их заставляет цвести,
Как будто осколок далёкой кометы,
Светиться своей добротой изнутри.
Однажды… Тот день был угрюмен и мрачен:
Ещё до рассвета носилась гроза
Над раненым морем, и с грохотом, плачем,
Подстреленной птицей металась она.
И пенилось море, и брызги, как слёзы,
Летели из глаз возмущенной волны;
Мне кажется, даже кровавые розы
Свой цвет поменяли на цвет глубины
Стихии морской. В этот день побережье
Скрывалось в домах от холодных ветров,
И лодка ничья из залива не вышла
Навстречу убийственной силе штормов.
Но кто это?.. Два силуэта на пляже:
Один словно хрупкий и робкий цветок,
Застрявший случайно на пирсе рыбацком,
И приклонённый к земле старичок.
Ох, море… Огромные синие волны
Стегали тот пирс и людей, как кнутом,
Но бедный старик шёл сквозь них, и упорно
Держалась девчушка. Почти молодцом,
Как в ранние годы, старик идёт дальше,
А камень-то скользкий, поросший травой,
Но в старике снова силы, как раньше,
И он, окружённый бурлящей водой,
Шатаясь, упрямо идёт к своей цели.
Он слышит грозы ужасающий гул,
Он видит в глазах её отблеск надежды,
Он девушке руку почти протянул,
Но злая волна, как рука Посейдона,
Неукротимая, как дикий зверь,
С собой забрала без единого стона
Ту девушку. Будто захлопнулась дверь
Сейчас перед старцем. Он видит, как в бездне
Её тело бьётся: один удар, два…
И нет сил считать! Он дельфином ныряет,
Пытается тело на воздух поднять –
Оно, как назло, камнем падает в бездну, -
Старик устремляется следом за ней,
Но поздно уже, и погасли в расцвете
Глаза, что сияли, как пара огней.
Закончился шторм. Вечер тихий, спокойный.
Смирилась с законной победой гроза.
Сидел на песочке в обнимку с усопшей
Безумный от горя старик. Лишь глаза
Живут ещё как-то: уныло и пусто
Во всём его теле, в душе, в голове.
Мысль вязко течёт, в мыслях топко и густо;
Не думал старик о дальнейшей судьбе,
Он качал на руках, как родитель младенца,
Безвозвратно ушедшее счастье, любовь,
И как символ трагедии деве осталась
На затылке засохшая чёрная кровь.
Старик, что с тобой? Неужель помутился
Рассудок, не справилась с горем душа,
И прошёл мимо тот, за кого ты молился,
Прямо в бездну, на смерти верхом, не спеша?
Закончилась буря, и видели люди,
Как брёл вдоль дороги тот старец пешком,
Неся, как сокровище, мёртвую деву,
И шёл он, шатаясь, как будто сквозь шторм,
Но не было шторма, и не было бури,
Вода, как повидло, спокойно спала,
В природе уже не осталось злой дури,
Гроза разве только в рассудке была.
И сердце не билось, как птица о прутья,
И сумрачно в старческой было груди,
И злая душа порвалась бы в лоскутья,
Если бы ткань была вместо души.
Увы! Отошла на тот свет его дева,
И обезумел от горя старик:
Всю ночь просидел он у мёртвого тела
И вдруг сам с собой тихо заговорил:
«Добро… Нет, я слышал, что нету
Суда справедливого в наших краях,
Вообще в этом свете, что жаркому лету
С зимою быть проще, чем с жизнью в ладах,
Что лисы скорей куриц есть перестанут,
Чем кто-то дождётся ответной любви,
И заживёт чья-то вечная рана,
Что клятвой когда-то была на крови.
Как сердце болит… И душе моей тошно,
Невыносимо… Кто создал тебя,
Ты, любовь? Нет, так жить невозможно,
Навеки ушедшую вечно любя.
Какой тогда смысл бороться, стремиться,
Когда по велению дуры-судьбы
Стираются наши любимые лица,
И жизнь, словно лошадь, встаёт на дыбы,
Но вновь за поводья к земле её тянет
Не конюх жестокий, не рыцарь с мечом,
А тот, кто сторонней печали не знает
И дышит одним только сказочным сном?
Ну нет уж, судьба… Я ещё не смирился!
Попробуй теперь ты меня усмирить!
Увидишь, как в гневе, порою бессильном,
Бывает опасно и глупо дразнить
Забитого зверя… Бороться с тобою
Готов до последнего вздоха был я,
Ну а теперь, разлучённый с любовью,
Я объявляю войну навсегда!»
И вот, опьянённый воинственной речью,
В припадке безумства схватил старик нож –
Он сталью сверкнул; робко вздрогнули свечи.
«Так знай же, судьба, мои чувства — не ложь!» -
Вдруг старец воскликнул. Под тихий свист ветра
Раздался в ночи ужасающий крик,
Нож в тело вошёл одним точным движением…
И вырезал сердце безумный старик.
Он дышит, хрипит… И в груди его пусто:
Вся боль вместе с сердцем мгновенно ушла,
И с каждой минутой, почти равнодушно,
В крови растекается вязкая мгла.
Пока тепло сердца в груди не остыло,
Он клетку и девушке разом вспорол,
И всю ту любовь, все те чувства былые
Вдохнул в неё
