В этой жизни любовь только свята...
А я только теперь полюбил в 25,
но у этой любви жизнь отнята.
В ванне синий лежу, в голубом мираже
отражаются листья и осень.
Мне всего 25, но не будет уже
26, 27, 28...
март-декабрь 1986 года
* * *
Зима, почти две осени,
две весны, два лета.
Ах, леты, годы, леты,
уйдут все до одного.
Когда сотрешь мой голос
ты с этой кассеты,
поймешь, что не осталось
на память ничего.
Ты ходишь где-то рядом,
тебя со мною нету.
Понять все это трудно,
и жить так нелегко.
Когда сотрешь мой голос
ты с этой кассеты,
поймешь, что не осталось
на память ничего.
Кому-то будет счастье,
тебя ведь кто-то встретит.
А мне такое счастье
уже не суждено.
Когда сотрешь мой голос
ты с этой кассеты,
поймешь, что не осталось
на память ничего.
Уеду вдаль от дома,
к Черному морю уеду,
а там в Новом Афоне
солнце стоит высоко.
Когда сотрешь мой голос
ты с этой кассеты,
поймешь, что не осталось
на память ничего.
Ни моря нет, ни лета,
ты не со мной, я - где-то.
Люблю тебя и только!
И больше никого.
Когда сотрешь мой голос
ты с этой кассеты,
поймешь, что не осталось
на память ничего.
18 октября 1986
* * *
Я слегка прибалдевший сегодня,
но пока не свихнулся совсем,
Вновь перрон, снова он, город Сходня,
улица Ленина, 27.
И зажмут меня братья в объятья,
и отложат на завтра кино.
И зашелестят листья и платья,
и польются дожди и вино.
Мы споем эту песенку дружно,
позабудем на время дела.
Вот и девушки. Все, то что нужно,
молодые литые тела.
Расплывутся по комнате звуки,
я той музыке, кажется, рад.
И заломятся стулья и руки,
опустеют посуда и взгляд.
И какая-нибудь пацифистка
на колени мне сядет под ночь,
и, меня ощутив близко-близко,
уведет из компании прочь...
Я себе удивляюсь порою,
отчего же душа так пуста.
Ты уснула, увлекшись игрою.
Спи, спектакль мы сыграли с листа.
У меня же ни сна, ни желаний,
неужели вся жизнь только для
этих судорожных окончаний.
Кто же я: человек или тля?
Никому не нужны обещанья,
а страданья нагонят тоску.
Все при деле, а я без прощанья
электричкой последней в Москву.
Медленно под луной Каланчевкой
до Казанских покоев пройдусь,
и, необремененный ночевкой,
первую электричку дождусь.
Все сорок минут и я дома,
тут не спят, тут волнуются, ждут.
Все мое, все до боли знакомо.
Отчего же я там, а не тут.
Но, наверно,
вошло в мою моду,
до сих пор, как мне только не лень,
полчаса с Ленинградского ходу,
и опять наступил этот день.
Я слегка прибалдевший сегодня,
но пока не свихнулся совсем.
Вновь перрон, снова он, город Сходня,
улица Ленина, 27.
ноябрь 1986
ОБЕИМ
Я веселой песни не спою.
Мрачно сер весь мой репертуар.
Я с гитарой на шоссе стою.
Подо мною серый тротуар.
И дождь серый хлещет по лицу.
А мимо машины летят,
из окон машин один взгляд.
В нем глаз прозябанье,
в нем непониманье,
и в нем невниманье
к певцу.
На плечи накинув серый плащ,
я из дому вышел поутру.
Во дворе все тот же женский плач.
Не плачь. Я все-равно ни ко двору.
Ни к чему скандал и этот вопль.
А мимо люди идут,
вонзая ботиночный зуд
в асфальт запыленный,
в сердца окрыленных,
в места отдаленные
столь.
Я - неокольцованный тобой.
Курс мой постоянный - напрямик.
Я добрел пешком до кольцевой,
и увидел в небе странный лик.
Этот лик был сер и молчалив.
А мимо тучи плывут.
Льет ливень - молниеносный спрут.
И лик открыл глаза.
По небу - серая слеза.
И лик велик. Он движется
и жив.
Я сел в лужу прямо на шоссе.
Человек в ду-ду свое дудит.
Но психологическое эссе
пусть заменит боль моей груди.
И спасеньем будет мой палач.
А мимо листья шуршат.
И отлетает душа.
Человек, он ведь не по злобе.
С неба лик зовет меня к себе.
Вот такая-то точка в судьбе...
Не плачь.
Может быть, я и в любви профан.
Но иначе не прервать роман.
Лужа - это тот же океан.
Слушай, это лучше, чем обман.
23 января 1987
* * *
Я нашел другую "Кошу".
Нет, не Кошу, суррогат.
В очередности все той же
рассказал, что я женат.
Что есть дом, как птицам клетки,
где жуют, но не живут.
Что есть Юля с Женей - детки,
меня папою зовут.
Что работа неплохая,
что недавно отлюбил.
На вопрос: "А кто такая?"
Я ответил, что "забыл".
Ложь кому-то во спасенье,
а кому-то боль да боль.
Мне хотя бы на мгновенье
снова сблизиться с тобой...
Мне один есть выход, боже,
пока молод и могу,
кочевать от "Коше" к "Коше",
как кузнечик на лугу.
Вспоминать о первой Коше,
о своей любви большой.
И делить с другою ложе
телом, и болеть душой...
Притаилась за дверями
тень, ее скрыл полумрак.
Что ж ты друга потеряла?
Он теперь никто, а так.
К зеркалам, чтоб отпустило,
но мой конь пустился вскачь.
Отраженье загрустило
и исчезло... Плачь не плачь.
11 мая 1987
* * *
Брату Эрику
А в комнате мышка шуршала,
и выла за дверью метель,
и кошка, как в марте, визжала,
но это гостям не мешало
свою кочегарить постель.
Сверчок появился в пространстве,
транзитом дополз до толчка.
Он тоже замечен был в пьянстве,
но пары сплелись в братском танце,
и им наплевать на сверчка.
Но вот через форточку хобот
до люстры хрустальный достал.
Вот падающей люстры грохот,
и нечеловеческий хохот
раздался в отдельных местах.
От форточки все замерзают,
решают, закрыть бы кому.
Ах, если бы здесь был хозяин,
но он улетел, все же знают,
спецрейсом да на Колыму.
А в комнате мышка шуршала,
и выла за дверью метель,
и кошка, как в марте, визжала,
но это гостям не мешало
свою кочегарить постель.
август 1987
* * *
И семья, и заботы, и дети, усталость от быта,
и весна хороша, да прошла, да и лето прошло.
Только дверь в Новый Год потихонечку
кем-то открыта,
ты за нею стоишь, и мне кажется
там хорошо.
Я смотрю в двери щель, не пойму, что хочу,
но я знаю,
что чужой и не тот, да поздравить позволь,
разреши.
От души и добра, и здоровья, и счастья
желаю,
и желаю любимой быть и любить от души.
Это странно, зачем, для чего, но порою
желанье
возникает, и ровно на миг оно так велико.
Но мужчине-то что, он исчез, он ушел,
до свиданья.
Хорошо спать вдвоем, просыпаться одной
нелегко.
Я смотрю в зеркала и бывает тоскливо
и грустно,
по спине холодок, и в квартире навечно зима.
И паркет под ногами, как снег, надоевший
от хруста,
и непрочен, и в трещинах весь... Да ты
знаешь сама.
Отраженья мои, словно листья, упавшие
в осень,
детство кануло в лето, а юность осталась
в весне.
Нам уже двадцать семь, двадцать семь,
двадцать семь,
двадцать... восемь.
Но довольно о грустном, его нам
хватает вполне.
Мы на людях с улыбкой всегда, как бы ни
было туго.
Но любовь как судьба - не кино, не театр,
не музей.
И пусть что-то не так иногда, с Новым Годом,
подруга.
До свиданья. Жму руку. Целую.
Один из друзей.
29 ноября 1987
ПРИОРИТЕТ
Странно все устроено на свете,
оттого напрасно трачу нервы.
Ездит на машине, каждый третий,
а я - первый.
Человек я по натуре гордый,
не способен даже есть консервы.
Хлеб с икрой жует каждый четвертый,
а я - первый.
Как разбить приоритет проклятый,
только что мне скажете теперь вы,
если ходит в лайке каждый пятый,
а я - первый.
Я с любовью знаюсь по-простому,
но ведь женщины - такие стервы,
отдаются каждому второму,
а я - первый.
Я, выходит, человек ненужный,
но мне успокаивает нервы
мысль о том, что отправляет нужды
каждый первый.
1987
ДЕРЕВЕНСКИЕ ТЮЛЬПАНЫ
А в деревне Степурино
Нижегородской губернии
все пропито, все прокурено,
только воздух там чист.
И когда мне невмоготу,
я бегу от своих проблем,
уезжаю в деревню ту
коротать свою жизнь.
Стаканы, мои граненные стаканы,
Я вас на полку уберу да поскорей.
Тюльпаны, деревенские тюльпаны,
я вас с собою возьму, для любимой
моей.
Я вернулся в столицу вдруг,
когда ты меня не ждала,
позвонил, а открыл мне друг,
я с тюльпанами был.
За его обнаженным плечом
в полумраке ночном
в ужасе ты стояла ни в чем,
как я слепо любил.
Протянул в темноту цветы,
сам не ведая, что творю.
