(Уходит.)
ГАНУС:
(один, смотрит в окно)
А правда — хорошо;
прекрасный день! Вон голубь пролетел…
Блеск, сырость… Хорошо! Рабочий
забыл лопату… Как-то ей живется
там, у сестры, в далеком захолустье?
Известно ль ей о смерти… Бес лукавый,
покинь меня! Из-за тебя отчизну
я погубил… Довольно! Ненавижу
я эту женщину… Ко мне, назад,
о музыка раскаянья! Молитвы,
молитвы… Я свободен, я свободен…
Медленно возвращаются Тременс, Четверо Мятежников, сзади — Клиян.
ПЕРВЫЙ МЯТЕЖНИК:
Будь осторожней, Тременс, не сердись,
пойми — будь осторожней! Путь опасный…
Ведь ты слыхал: они под пыткой пели
о короле… все тоньше, все блаженней…
Король — мечта… король не умер в душах,
а лишь притих… Мечта сложила крылья,
мгновенье — и раскинула…
КЛИЯН:
Мой вождь,
девятый час; проснулся город, плещет…
Тебя народ на площадь призывает…
ТРЕМЕНС:
(К Первому мятежнику.)
ПЕРВЫЙ МЯТЕЖНИК:
Я говорю — летит, кренясь, на солнце,
крылатая легенда! Детям сказку
нашептывают матери… За брагой
бродяги именуют короля…
Как ты поставишь вне закона — ветер?
Ты слишком злобен, слишком беспощаден.
Опасный путь! Будь осторожней, просим,
нет ничего сильней мечты!..
ТРЕМЕНС:
Я шею
скручу ей! Вы не смеете меня
учить! Скручу. Иль, может быть, и вам
она мила?
ВТОРОЙ МЯТЕЖНИК:
Ты нас не понял, Тременс,
хотели мы предупредить…
КЛИЯН:
Король —
соломенное пугало.
ТРЕМЕНС:
Довольно!
Отстаньте, траурные трусы! Ганус,
ну что же, ты… обдумал?
ГАНУС:
Тременс, право,
не мучь меня… сам знаешь. Мне молитву,
мне только бы молитву…
ТРЕМЕНС:
Уходи,
и живо! Долго я терпел тебя…
Всему есть мера… Помоги, Клиян,
он дверь открыть не может, теребит…
КЛИЯН:
ГАНУС:
…Но, может быть,
она меня зовет! А!
(Бросается к столу.)
КЛИЯН:
Стойте… Тише…
Спасайся, Тременс, он…
ГАНУС:
Пусти! Ты только
меня не трогай, понимаешь — трогать
не надо… Где корзина? Отойдите.
Корзину!..
ТРЕМЕНС:
ГАНУС:
Вот… клочки…
в ладонях… серебро… о, этот почерк
стремительный!
(Читает.)
Вот… вот… «Мой веер… выслать…
Замучил он»… Кто он? Кто он? Клочки
все спутаны… «Прости меня»… Не то.
Опять не то… Какой-то адрес… странно…
на юге…
КЛИЯН:
ГАНУС:
Тременс!..
Послушай… Тременс! Я, должно быть, вижу
не так, как все… Взгляни-ка… После слов
«и я несчастна»… Это имя… Видишь?
Вот это имя… Разбираешь?
ТРЕМЕНС:
«Марк
со мною» — нет, не Марк… «Морн», что ли? Морн…
Знакомый звук… А, вспомнил! Вот так славно!
Вот так судьба! Так этот шелопай
тебя надул? Куда? Постой…
ГАНУС:
Морн жив,
Бог умер. Вот и все. Иду я Морна
убить.
ТРЕМЕНС:
Постой… Нет, нет, не вырывайся…
Мне надоело… слышишь? Я тебе
о безднах говорил, об исполинах —
а ты… как смеешь ты сюда вносить
дух маскарада, лепет жизни, писк
мышиной страсти? Стой… Мне надоело,
что ставишь ты свое… томленье — сердце,
червонный туз, стрелой пробитый, — выше
моих, моих грохочущих миров!
Довольно жить тебе в томленье этом!
Ревную я! Нет, подними лицо!
Гляди, гляди в глаза мне, как в могилу.
Так, значит, хочешь пособить судьбе?
Не вырывайся! Слушай-ка, ты помнишь
один веселый вечерок? Восьмерку
треф? Так узнай, что я — проклятый Тременс —
твою судьбу…
ЭЛЛА:
(в дверях)
ТРЕМЕНС:
…твою судьбу… жалею. Уходи.
Эй, кто-нибудь! Он ослабел — под локти!
ГАНУС:
Прочь, воронье! Труп Морна — мой!
(Уходит.)
ТРЕМЕНС:
Ты двери
закрой за ним, Клиян. Плотнее. Дует.
ВТОРОЙ МЯТЕЖНИК:
(тихо)
Я говорил, что есть любовник…
ПЕРВЫЙ МЯТЕЖНИК:
ТРЕТИЙ МЯТЕЖНИК:
ВТОРОЙ МЯТЕЖНИК:
ЧЕТВЕРТЫЙ МЯТЕЖНИК:
КЛИЯН:
(громко)
Вождь! Я осмелюсь повторить. Народ
на площади собрался. Ждет тебя.
ТРЕМЕНС:
Сам знаю… Эй, за мной, бараны! Что вы
притихли так? Живей! Я речь такую
произнесу, что завтра от столицы
останется лишь пепел. Нет, Клиян,
ты с нами не пойдешь: кадык твой слишком
открыто на веревку намекает.
Тременс и мятежники уходят. На сцене Клиян и Элла.
КЛИЯН:
Ты слышала? Отец твой славно шутит.
Люблю. Смешно.
(Пауза.)
Ты, Элла, в белой шляпе,
куда-нибудь уходишь?
ЭЛЛА:
КЛИЯН:
Жена моя прекрасна.
Не успеваю говорить тебе,
как ты прекрасна. Только иногда
в моих стихах…
ЭЛЛА:
За сценой крики.
КЛИЯН:
Чу! Гул толпы… Приветственный раскат!
Занавес
Гостиная в южной вилле. Стеклянная дверь на террасу, в причудливый сад. Посредине сцены накрытый стол с тремя приборами. Ненастное весеннее утро. Мидия стоит спиной, смотрит в окно. Где-то слуга бьет в гонг. Звуки затихли. Мидия все неподвижна. Входит слева Эдмин с газетами.
ЭДМИН:
Опять нет солнца… Как вы спали?
МИДИЯ:
Навзничь,
и на боку, и даже в положеньи
зародыша…
ЭДМИН:
МИДИЯ:
Да,
как видите. В столовой мрачно.
ЭДМИН:
Вести
еще страшнее прежних… Не газеты,
а саваны, пропитанные смертью,
могильной сыростью…
МИДИЯ:
Их промочило
у почтальона в сумке. Дождь с утра
и темен гравий. И поникли пальмы.
ЭДМИН:
Вот, слушайте: горят окрайны… толпы
разграбили музеи… жгут костры
на площадях… и пьют, и пляшут… Казни
за казнями… И в пьяную столицу
вошла чума…
МИДИЯ:
Как думаете, скоро
дождь кончится? Так скучно…
ЭДМИН:
Между тем,
их дикий вождь… вы дочь его знавали…
МИДИЯ:
Да, кажется… не помню… Что мне гибель,
разгромы, кровь, когда я так тоскую,
что некуда деваться! Ах, Эдмин,
он бриться перестал, в халате ходит,
и сумрачен, и резок, и упрям…
Мы словно переехали из сказки
в пошлейшую действительность. Все больше
тускнеет он, сутулится, с тех пор
как тут живем, в болоте этом… Пальмы
мне, знаете, всегда напоминают
прихожие купцов богатых… Бросьте,
Эдмин, газеты… глупо… Вы со мною
всегда так сдержанны, как будто я
блудница или королева…
ЭДМИН:
Нет же…
Я только… Вы не знаете, Мидия,
что делаете!.. Господи, о чем же
нам говорить?
МИДИЯ:
Я смех его любила:
он больше не смеется… А когда-то
казалось мне, что этот вот высокий,
веселый, быстрый человек, должно быть,
какой-нибудь художник, дивный гений,
скрывающий свои виденья ради
любви моей ревнивой, — и в незнаньи
был для меня счастливый трепет… Ныне
я поняла, что он пустой и скучный,
что в нем мечта моя не обитает,
что он погас, что разлюбил меня…
ЭДМИН:
Так сетовать не нужно… Кто же может
вас разлюбить? Такая вы… ну, полно,
ну, улыбнитесь же! Улыбка ваша —
движенье ангела… Прошу!.. Сегодня
у вас и пальцы неподвижны… тоже
не улыбаются… Ну вот!..
МИДИЯ:
ЭДМИН:
МИДИЯ:
Так. Занятно…
Я вас таким не видела. Нет, впрочем,
однажды я спросила вас, что толку
вам сторожить на улице…
ЭДМИН:
Я помню,
я помню только занавеску в вашем
мучительном окне! Вы проплывали
в чужих объятьях… Я в метели плакал…
МИДИЯ:
Какой смешной… И весь растрепан… Дайте,
приглажу. Вот. Теперь смеются пальцы?
Оставьте… ах, оставь… не надо…
ЭДМИН:
Счастье
мое… позволь мне… только губы… только
коснуться… как касаются пушка,
биенья бабочки… позволь мне… счастье…
МИДИЯ:
Да нет… постой… мы у окна… садовник…
………………………………………………
МИДИЯ:
Мой маленький… не надо так дышать…
Стой, покажи глаза. Так, ближе… ближе…
Душе бы только нежиться и плавать
в их мягкой тьме… Постой… потише… после..
Вот! Гребень покатился…
ЭДМИН:
МИДИЯ:
Ты — маленький… Совсем,
совсем… Ты — глупый мальчик… Что, не думал,
я так умею целовать? Постой,
успеешь ты, ведь мы с тобой уедем
в какой-нибудь громадный, шумный город
и будем ужинать на крыше… Знаешь,
внизу, во тьме, весь город, весь — в огнях;
прохлада, ночь… Румяный отблеск рюмки
на скатерти… И бешеный скрипач,
то скрюченный, то скрипку в вышину
взвивающий! Ты увезешь меня?
Ты увезешь? Ах… шарканье… пусти же…
он… отойди…
Входит Господин Морн, в темном халате, взъерошенный.
