Эдуард Вениаминович Лимонов известен как прозаик, социальный философ, политик. Но начинал Лимонов как поэт. Именно так он представлял себя в самом знаменитом своём романе «Это я, Эдичка»: «Я – русский поэт».
О поэзии Лимонова оставили самые высокие отзывы такие специалисты, как Александр Жолковский и Иосиф Бродский. Поэтический голос Лимонова уникален, а вклад в историю национальной и мировой словесности ещё будет осмысливаться.
Вернувшийся к сочинению стихов в последние два десятилетия своей жизни, Лимонов оставил огромное поэтическое наследие. До сих пор даже не предпринимались попытки собрать и классифицировать его.
Помимо прижизненных книг здесь собраны неподцензурные самиздатовские сборники, стихотворения из отдельных рукописей и машинописей, прочие плоды архивных разысканий, начатых ещё при жизни Лимонова и законченных только сейчас.
Более двухсот образцов малой и крупной поэтической формы будет опубликовано в составе данного собрания впервые. Читателю предстоит уникальная возможность уже после ухода автора ознакомиться с неизвестными сочинениями безусловного классика.
Собрание сопровождено полновесными культурологическими комментариями.
Публикуется с сохранением авторской орфографии и пунктуации.
искусства яркий балЭтот хаос освещает.Потому взгляни легкоСчастлив тот, кто сочиняетСочиняет сочиняетИ витает высоко.Пусть тебя не омрачаетЖизнь тебя не омрачаетПусть земное не смущаетБудет очень далеко…
«Я не верю уже в эту даму…»
Я не верю уже в эту дамуЧей пронзительно-серый глазПогружает мужчину в драмуИ меня. И его – АдамаЯ не верю дружок сейчасЕсли я перед похороннымБлеском бара – бутылок. свечСам с собою сижу с бездоннымНи за что не позволю соннымПауковым жестом наклоннымДамьим пальцам на плечи лечьНо надвинув на брови шляпуПятой рюмкой взмахнув у ртаТихо вспомню в России папуПолумальчика и растяпуХоть Россия уже не та– Офицер ты мой офицерикВ гимнастёрочке полевойНа украденном фото – скверикТы и друг лейтенант ВалерикПеред самой большой войнойАх когда на душе полвторогоИ все мысли спешат в МосквуЯ припомню тебя суровоИ десятую рюмку без словаЗа тебя отец подыму…В шесть часов на Бродвее хмуромРано утром я брёл в отельПримыкая к другим фигурам– К проституткам. пимпам. амурамА все дамы ушли в постель…
Кто-то вроде Лимонова
Бархатный коричневый пиджакСветлая французистая кепкаДва стекла округлых (Он в очках)Брюки по-матросски сшиты крепкоКажется в Аравии служилПосле пересёк границу ЧилиИ в Бейруте пулю получилНо от этой пули излечилиГде-то в промежутках был ПарижИ Нью-Йорк до этого. И в РимеОн глядел в середину тибрских жижНо переодетым. Даже в гримеБоже мой! Куда не убегайПули получать. Стрелять. Бороться.Свой внутри нас мучает КитайИ глазами жёлтыми смеётся«Если в этот раз не попадусьБрошу всё и стану жить как людиНа пустейшей девочке женюсьЧтоб едва заметны были груди»
«Рабочие пиво пили…»
Рабочие пиво пилиИ молча потом курилиРабочего долги часы и минутыА мимо Волги несут мазутыРабочий на мутную воду глядитВ плохом настроении. хмурый видЛюбая работа приносит лишь гореКак сладки безделия – солнце и мореВот если ты фермер – ты рад и червямАх быть бы вдруг фермером нам!
«Пред лицом мадонны-девы…»
Пред лицом мадонны-девыВ пиджачке с укусом ЕвыНа моём плечеЯ стою в немом параличеВот считаюсь я писательМногодуматель создательКак интеллигент (о, этот «класс»!)Я вложил себя в культуруПредпочёл её я сдуруИли это сделал напоказ?А на деле я поклонникВоздыхатель и бессонникУ мадонны липких светлых глазУ мадонны сонных пьяных глаз………………………А со мной стояла ротаЛюди всякие без счётаВ бархатных порою пиджакахИли те кто спят на чердакахВсе мы ёжились ленилисьИ в лицо мадонны впилисьКак бы это раки впились в трупНе слетало слово даже с губ………………………А свечи вдруг венчальныеСтали погребальныеИ вокруг мадонны-девыПроститутки справа-слеваПлачут и поютСвечи продаютЧёрные и белыеПроститутки смелыеСтрашные в своей бедеИ забыли думать о едеВся восьмая авенюШепчет тихо «СхоронюСхороню младенца моегоТолько вот не знаю от кого»Умер Ирод уж давноИ солдатам всё равноНа живых охотиться не в мочьЕсли же охотится солдатПредпочтёт не сына он а дочьДочери он больше будет рад…
«Кровавая луна над городами…»
Кровавая луна над городамиБактериями станем. станем вшамиА я люблю кровавую лунуВ развалинах и впадинах странуС диктатором – интеллигентом строгимХорошим – только сбившимся с дорогиПрекрасным – но имевшим жизнь плохуюПоэтому и льющим кровь людскуюПод пальмами вся та ж тоска и скукаИ смерть скушна как каменная букаРебёнок увидал из лимузинаБольшая бука села как корзинаНа возвышенной северной скалеДиктатора ребёнок на ЗемлеИмеет нерешённые вопросыВокруг него солдаты красноносыИ ветер с моря шевелит бананыА жители глядятся как цыганыИ верхний свет. И вспененное мореИ бука – знак войны что будет вскоре
«В тёмном саду лежал апельсин…»
В тёмном саду лежал апельсинНа деревянном столе(Руки и ноги были во мглеу женщин и у мужчин)Сплетаясь с моей прихотливой судьбойШар возлежал тугойСзади судьба моя как сатинОттеняла собой апельсинКогда-то я молод был. И у вокзалаВместе со мною она стоялаДержа в руке столь забавный плодВыпуклым был живот«Довольно выпуклы вы и манерныТак я сказал с придыханием сернымИ высоки и совсем худыПьёте много воды…»«Животик всегда выступает вперёдУ тех кто игриво живётУ тех кто играется всякий деньЧасто под глазом тень»Это так мне она отвечалаТа чудесная дама вокзалаПроживавшая в прошлые векаДля судьбы и забав человека
Приглашение к балету
– Пойдём посмотрим на балетОдин лишь раз за много летХоть я и не люблю балетаВ одной из секций туалетаЛюбимый встречу мне назначилГде джентльмен себя разрачилТам где всегда вода журчитВ антракт свиданье предстоит– А я иду из-за буфетаШампанское и шок. конфетаПойдём посмотрим на балетОдин лишь раз за много летПойдём пойдём чего упрямитьсяТам Чайковский ниткой тянетсяТам музыка грохочет громыхаетИ некрасивая красавица летаетУ ней черты напряженыКак бы при чтеньи «Мира и войны»Балета бездна поглощает зрителейКак звери поглощают укротителейПойдём посмотрим на балетОдин лишь раз за много летТам и ничтожному и ложномуВо фраке юноше тревожномуНаполненному шёпотом и крикамиИсколотому внутренними пикамиОткроется какая-то педальИ ничего и никого не жальРезиновая грязная педальзаполнила у юношества дальГлядя балет я вспомню есть УайльдОскар и иллюстрации БёрдслеяКак после грубо пошло Саломея,В Америке заплёвывать асфальтПойдём ей богу, поглядим балетПойдём вдвоём чего же нет
«Осень. Холодно. Капают листья…»
Осень. Холодно. Капают листьяВ рощах ходят холодные старикиЯ чувствую меня гимназистом средней рукиИ у рук ветер дёргает кистиА ближние вершины гор далекиТёплое дыхание твоё. Где оно?Вы разлюбили меня на пустой белый светА глупый слепой белый свет без демонаСтрашного и прекрасного волосистого облика нетНе сияют очи. Не бегут напрасноОчей лиловые – его ручьиЖизнь не прошла но стало беспощадно ясноЧто мы ничьи и Вы ничьиТак чего же Вы голову клоните к чаюЯ делаю вид что я не замечаюКак грустней от встречи к встрече твои чертыЧто уже видела когда-то гордая тыМир тебя заставил искалечитьсяНу что передо мной ты говоришьКуда ни едешь а нигде не лечитсяМилан ли то. Нью-Йорк. Париж.Везде ты чувствуешь что грудь тесна и солнца малоИ говоришь внезапно «Все пропало!»Не плачешь но сидишь в очкахСтеклом скрывая тёмным страхСкрывая глаз во что попалоПоникли серые твои жемчужиныСейчас в них боль и стыд кускамиКакими были юными и нужнымиНо мы копаем ямы сами
«Я изменился. душа изменилась…»
Я изменился. душа измениласьЧто-то прошло. Словно только приснилосьПомню в зимний морозный деньБыло учиться стихам не леньПомню в такие же зимние ночиНосил на руках я жену свою оченьВносил на далёкий пятый этажКакой был здоровый. отважный. НашНо время идёт и люди живутИ год равносилен пригоршне минутИ день как десяток тягучих летИ жизнь нам не скажет ни «да» ни «нет»Перетянут и папочка был портупеейБыли люди талантливей. Парни умнееБыли собаки и были ежиДеда Чепигу. по краю межиПомню идущего. дедовы ноги.Так бы расплакаться к Богу с дорогиЯ тоже ребёнок у Божьих ногЯ тоже хочу целовать порогДело не в том чтобы не умеретьА чтоб не страдать бы. а чтоб не болетьА так бы возвышенно к Богу вспорхнутьИ не испугаться его ничутьНичуть. ничуть. Совершенно нетЕщё ведь и рад он. Что я поэт
Эпоха бессознания
Из эпохи бессознанияМиража и речки Леты – ЯузыЗавёрнутый в одно одеялоВместе с мёртвым Геркой Туревичеми художником ВорошиловымЯ спускаюсь зимой семидесятого годаВблизи екатерининского акведукапо скользкому насту бредовых воспоминанийпадая и хохочав алкогольном прозрениивстречи девочки и собакивсего лишь через год-полтораМилые!Мы часто собирались там где Маша шила рубашкиА Андрей ковырял свою грудь ножомМы часто собиралисьчтобы развеяться послеснеговою пылью над Москвоймедленно оседающей в семидесятые годыпростирающей своё крыло в восьмидесятыеЗа обугленное здание на первом авеню в Нью-ЙоркеВсе та же одна жизньи тот же бреднастойки боярышника«это против сердца»сказал художник-горбун из подвалавпиваясь в узкое горлышко пятидесятиграммовойбутылочкиПротив сердца –против Смоленской площадигде троллейбус шёл во вселеннуюгде встречались грустные Окуджавырезко очерченные бачурины похожие на отцовгде на снегу валялись кружки колбасыи стихи и спичкии пел АлейниковИ подпевал ему Слава Лён
«Вы будете меня любить…»
Вы будете меня любитьИ целовать мои портретыИ в библио́теку ходитьГде все служители – валетыСтарушкой тонкой и сухойОдна в бессилии идётеИз библио́теки домойБоясь на каждом повороте
«И вместе с беломраморной зимою…»
И вместе с беломраморной зимоюОт шёлкового смуглого чулкаЯ свою ногу ласково отмоюИ здравствуй милая российская тоскаМетели с виски мы пережидаемГлоток и розовый румянец щекДобавим англицким красивым крепким чаемСклонив внимательно над чашкою високПотом картишки и ещё рисункиНо сердцу глупому готовится ударВзгляни назад – там преступлений лункиТам вниз ушла любовь как бледный солнца шарУже на зимний день надежды не имеяЯ с пуговицей полюбил пальтоИ в белый свитер свой тихонько шею греяМеня не любит здесь – зато шепчу никтоМеня не любят здесь. Сараи здесь. АнгарыЗдесь склады стульев и столовЗдесь ветрено – светло и в дверь летят ударыОтсюда я уйти в любой момент готов…
«В мире простом украинских хат…»
В мире простом украинских хатБыл неземной закатВ состав заката входили тогдаПрожитые теперь годаКазалось умру. И не встать вполнеИ было пятнадцать мнеИ если ствол дерева или угол домаИли куст шиповника возникалТо он провинцией насекомойА значит жизнью вонялЯ тогда называл свою маму дуройС отцом ни полслова не говорилЯ был ворюгой. Дружил с физкультуройИ Блока читал. И винищу пил.
«Живёт он у теплого моря…»
Живёт он у теплого моряС ним дружит красный КитайУ него миллионов многоЗлодей – он имеет райЛюбые у него красоткиРазных цветов и расХочет – имеет японок короткихРасхочет – катается в подводной лодкеСмотрит в подводный глазУ него различные залыВ его внутрискальном дворцеОн энергичный – а солнце усталоИграть на его злом лицеОн ничего не пророчитЖивёт себе да живётМальчиков ли щекочетВ девочек ли плюётОн – Эдуард – как преждеВыглядит как картинкаИ только к ночной одеждеПристанет порой пылинкаНу он её и смахнет.Брезгливым движеньем. Вот…
«Меня подруга нежная убила…»
Меня подруга нежная убилаНа личико она надело рылоКричала и визжала и ушлаКак будто в рай. где смех и зеркалаЯ целый год
