Велимир Хлебников - Том 2. Стихотворения 1917-1922

Точно колосья народного гнева,
Как убитых оленей рога,
14 июля мужья с копьями и пищалями,
Сорок тысяч – целые горы выковано их кузней восстания,
Брали Бастилию, –
Воевали много раз и умеют, –
Темную башню для сов, место для казни, застенок песен и пыток
Где «Божия Матерь Застенка» в гостя впивалась шелком чугунных волос
Светом дня пытки его озаряла, сжигая,
А белые черепа башен были цветами,
А кольца цепей роняли крови алые цветы,
И были ковры из белых черепов и красные звенели цепи.
Через 34 и два дня
– 3 октября жёны на рынке,
Хлеба на нем не найдя, чтобы заполнить корзины,
Пошли к королю.
Взяли Версаль, место для игор любви и цветов и соловьиного пения
Нежно изысканных радостей рощи,
Где деревья бреют себя, свои щетки, как щеголь,
Ножницы знают, а цветы росли так,
Чтобы написать имя короля.
Это обратное дело.
А через 35 – [13 марта 1896 года].
Поворот от тюрьмы к семье, от тюремщика к часовщику.
  Одна и та же звезда: 35.

Жиронды враг,
Жорж-Жак Дантон.
Три Жэ. Два Эн.
Безумец.
Современник Пугачева, тучный и опухший,
Весь в перстнях из причесанных волос.
Широкой груди мякоть
Он из рубашки показал,
Чтобы умели люди плакать
И царедворец задрожал.
С бровями яростной падучей,
Гроба плотник – ложится в него,
С устами клеветы,
Клевал ты –
Душа заряда в низложении царя, –
Когда могилу рыли для другого
И падали в нее.

Рим, неси на челе, зверь священный,
Родимое пятно многих отцов числами узора –
Свое 666.
Ты извлек из длинной жизни,
Долгого чета дней
Корень площади
И царственно подал лапой
Человечеству
Число 666. Зверь непостижимый.
А три да три в степени три да три –
Шесть в степени шесть –
Делит паденья царей ч России и Франции,
Изнеженных царей упадка.
Так, озаренный величием рока
И величья своего двукратным заревом
Святого падения, пылая смолою нравов,
Рим извлекал корень площади
Из своего бытия.

Слова пороли королей,
Былого мир – детей плевательница,
Над ней безглавый Водолей,
А голова – толпы приятельница.

«Очи Перуна»
Я продырявил в рогоже столетий.
Вылез. Увидел. Звезды кругом.
Правительства все побежали бегом
С хурдою-мурдою в руках.

Исчезающие! взгляните на себя!
Лорды! вы любите, кончив Оксфорд,
Охоту на дочеловечьих леса царей.
Приходите в чащу, как каменный гость
И, когда лев кровью харкает,
Вы бросаетесь толпой – скорей и скорей! –
Смотреть, как умирает лев.
А вы участвовали в Гайд-парке,
Другом Оксфорда,
В волнующей охоте на молодых королев?

Этот строгий угол груди в замке синего сукна
Был загаром зноя смугол, – это помнила она.

Вспомни пристань, белый город, рядом дремлющие тополи.
На скамейке вы сидели. – Что ж, – спросил ты, – мы потопали?

И вода на смену зноя в кольца струй оденет тело
И завяжет узел волн у истока смуглых ног.

  Юноша,
Тебя родила дочь России
И дочь священника с смиренными глазами,
Любившая цыгана.
Ты на <берегу> морском сидел
И палкою чертил узор
В песке морском,
Порой бросаясь с диким криком
И посохом подъятым
На черные стада довольных змей…
Но день пробил –
213 и 132 вместе, а это будет 8361,
Свой общий вес кидая на чашу времени
Счет равенства, число и тень его в обратном течении.
На чашку дня рождения упав, он пробил,
День урочный,
Подобный богу, отраженному в реке,
Когда с бессмертным юношей сидят вдвоем его речной двойник,
Где дева в тринадцатый сан
И тринадцать в второй сан возведены.
И ты – моряк замыслов свободу вернуть морям –
Ты повернул суда, на остров власти белые ссадил,
Вернул их семьям и перинам.
И, обманув лучистые глаза двух башен,
И молоко чугунных гор, для жажды сотен паровозов,
Из вымени холмов дымной коровы Биби эйбата
Птенцам изголодавшихся железных дрог
Ты в Красноводск привез,
И море красное сложил к подножью Красноводска,
Кровью не запятнав,
В клюве ласкового заговора.
Так баба-птица носит рыбу.
Другие в этот день великий
Творят обряды звезд, любовные обряды
С своей земной невестой.
Тебе же подвиг дан, и небесная невеста
Явилася с глазами Девушки Морской.
И лебеди с широким красным клювом
<Вослед за> красным журавлем,
Полетом управлявшим, встречая солнце,
Как будто алым знаменем махали, – казалось победителю.

Как хижина твоя бела!
С тобой я подружился!
Рука морей нас подняла
На высоту, чтоб разум закружился.
Иной открыт пред нами выдел.
И, пьяный тем, что я увидел,
Я господу ночей готов сказать:
«Братишка»,
И Млечный Путь
Погладить по головке.
Былое – как прочитанная книжка,
И в море мне шумит братва,
Шумит морскими голосами,
И в небесах блестит братва,
Детей лукавыми глазами.
Скажи, ужели святотатство
Сомкнуть, что есть, в земное братство?
И, открывая умные объятья,
Воскликнуть: звезды – братья! горы – братья! боги – братья!
Сапожники! Гордо сияющий
Весь Млечный Путь –
Обуви дерзкой дратва.
Люди и звезды – братва!
Люди! дальше окоп
К силе небесной проложим.
Старые горести, стоп!
Мы быть крылатыми можем.
Я, человечество, мне научу
Ближние солнца честь отдавать!
Ась, два, – рявкая солнцам сурово,
Солнце! дай ножку!
Солнце! дай ножку.
И чокаясь с созвездьем Девы,
И полночи глубокой завсегдатай,
У шума вод беру напевы,
Напевы слова и раскаты.
Года прошедшие, где вы?
В земле нечитаемых книг!
И пело созвездие Девы –
Будь воин как раньше велик!
Мы слышим в шуме дальних весел,
Что ужас радостен и весел,
Что он у серой жизни вычет
И с детской радостью граничит.
  Загар лица как ветер смугол,
  Синел морской рубашки угол.
  Откуда вы, моряк?
Где моря широкий уступ
В широкую бездну провалится,
Как будто казнен Лизогуб
И где-то невеста печалится.
И годы носятся вдали
Уж покорены небесами.
Так головы казненные Али
Шептали мертвыми устами,
Ему, любимцу и пророку,
Слова упорные «ты Бог»
И медленно скользили по мечу
И умирали в пыли ног,
Как тихой смерти вечеря,
Когда рыдать и грезить нечего.

Где море бьется диким неуком,
Ломая разума дела,
Ему рыдать и грезить не о ком,
Оно, чужие удила
Соленой пеной покрывая,
Грызет узду людей езды,
Ломает умные труды.
Так девушка времен Мамая,
Свои глаза большой воды
С укором к небу подымая,
Вдруг спросит нараспев отца,
Зачем изволит гневаться?
Ужель она тому причина,
Что меч жестокий в ножны сует,
А гневная морщина
Его лицо сурово полосует?
Лик пересекши пополам,
Согнав улыбку точно хлам.
Пусть голос прочь бежит, хоть нет у гласа ног,
Но разум – громкой ссоры пасынок.
И не виновна русская красавица,
Когда татарину понравится,
Когда с отвагой боевой
Звенит об месяц тетивой.
«Ты знаешь, как силен татарин,
Могучий вырванным копьем!
Во ржи мы спрятались, а после прибежали,
Сокрыты спеющим жнивьем.
И темно-синие цветы
Шептали нам то «вы», то «ты».
И смотрит точно Богородица,
Как написал ее пустынник,
Когда свеча над воском тает
И одуванчик зацветает
В ее глазах нездешне синих.
И гнев сурового растает,
И морщины глубокие расходятся,
И вновь морские облака
Дорогой служат голубка.
И девушкой татарского полона
Смотрело море во время оно.