Такси
– Свободен? – Куда везти?
– Да прямо давай крути.
– А… прямо. По пути.
Поедем, не загрустим.
И крутится в стеклах снег.
– Наверно, спешишь к жене?
– Ошибка, жены-то нет.
– К знакомой? – Опять не к ней.
– Сегодня у нас среда?
– Сегодня у нас беда.
– Да брось ты, все ерунда.
А все же везти куда?
А счетчик такси стучит,
И ночь уносит меня.
От разных квартир ключи
В кармане моем звенят.
– Направо? – Нельзя никак.
– Налево? – Одна тоска.
Давай-ка вперед пока,
Прибавь-ка, браток, газка.
1965
На этом свете нет чудес,
Хотя поверий груда.
Стоит плотина до небес,
Но это ведь не чудо.
Я по ледовым гребням лез,
Я знаю слов значенье.
На этом свете нет чудес —
Одно лишь исключенье.
Никем не узнан, не любим,
Сомненьями богатый,
Я жил смотрителем лавин
И сторожем заката.
Стояли горы у дверей,
Зажав долины-блюда,
Как совещание зверей,
И звери ждали чуда.
И чудо вышло на порог,
Зажмурилось от снега.
И чудо сделало снежок
И запустило в небо.
Снежок распался на снежки…
И тот рисунок школьный
От звезд отламывал куски,
И было больно-больно.
А чудо, весело смеясь,
Конфеточку сосало,
Толкало в пропасти меня,
Но в пропасть не бросало.
Снега ударили с небес,
Мир задрожал от гуда.
На этом свете нет чудес —
Одно лишь, в общем, чудо!
1965
Воскреси мне луну золотую
Над жнивьем некрещеной Руси,
Половчанку, жену молодую,
Постарайся, дружок, воскреси.
Эх, кочевники, археологи,
Из веков глядит темнота.
Архигении, архиолухи,
Что ж копаете, да не там.
Наши деды, история наша,
Из могил нам кричат: «Пособи!»
Кандалами гремит Кандалакша
И острогами стонет Сибирь.
Бурят землю для нефти ребята,
Горняки о металлах скорбят.
Мы ж не бурим, мы ходим с лопатой,
В прошлом веке мы ищем себя.
1965
Трактора стоят среди дороги,
Замерзают черти на ветру,
И размеров сорок пятых ноги
Жмутся к придорожному костру.
На снежинку падает снежинка,
Заметая дальние края.
Как ты далеко, река Неглинка —
Улица московская моя.
Здесь другие реки, покрупнее,
Прорубей дымятся зеркала.
Тросы на морозе каменеют,
Рвутся тросы, словно из стекла.
Ой, да что столица мне, ребята,
Мне шагать бы с вами целый век,
Чтоб сказали где-то и когда-то:
«Вот москвич – хороший человек».
И любая малая былинка
Мерзнет посреди сибирских льдов.
Реки, реки – ни одной Неглинки,
Только лишь названья городов.
На снежинку падает снежинка,
Заметая дальние края.
Как ты далеко, река Неглинка —
Улица московская моя.
Весна 1965
– Знаком ли ты с Землей?
– Да вроде бы знаком.
– А чей тут дом стоит?
– Да вроде общий дом.
А может, это твой?
Внимательно смотри,
Ведь нет земли такой
В других концах Земли.
Вот крыша в доме том —
Ледовый океан,
Вот погреб в доме том —
Хакассии туман.
И дверь за облака,
И море у ворот,
В одном окне – закат,
В другом окне – восход.
Он твой, конечно, твой —
И крыша, и крыльцо
С звездой над головой,
С могилами отцов.
И реками пьяна
Непройденная ширь,
Страны моей весна —
Желанная Сибирь.
1966
Пропали, пропали все звуки,
И странная, странная тишь,
Как будто не крылья, а руки,
Как ласточка выгнув, летишь.
Как будто бежишь по песку ты,
А двигатель, правда, стоит.
Секунды, секунды, секунды —
Последние шансы твои.
Случись же такое вот дело —
Я сам же хотел в небеса, —
Я летчик – товарищ Гастелло,
Я Пашка – обычный курсант.
Я падаю взрывчатым телом,
А крыши согнулись и ждут.
Я, кажется, знаю, что сделать,
Чтоб эту не сделать беду.
1966
На заре стартуют корабли,
Гром трясет окрестные дороги.
От Земли на поиски земли,
От тревоги к будущей тревоге.
Мы построим лестницу до звезд,
Мы пройдем сквозь черные циклоны
От смоленских солнечных берез
До туманных далей Оберона.
Не кричите – крик не долетит,
Не пишите – почта не доходит.
Утопают дальние пути
Там, где солнце новое восходит.
Нет привала на пути крутом,
Где гроза сшибается с грозою.
До свиданья. Плавится бетон.
Звездолет становится звездою.
Мы построим лестницу до звезд,
Мы пройдем сквозь черные циклоны
От смоленских солнечных берез
До туманных далей Оберона.
1966
А ты говоришь: «Люблю!»
А я говорю: «Не лги!»
Буксирному кораблю
Всю жизнь отдавать долги.
Приставлен мой путь к виску,
Дороги звенит струна
Туда, где встает Иркутск,
По-видимому, спьяна.
Ах, как бы теперь легла
Рука на твое плечо!
Земля до того кругла,
Что свидимся мы еще.
По мокрому по песку
Твой след замела волна,
И грустно вздохнул Иркутск,
Наверно-таки, спьяна.
А ты говоришь: «Постой!»
А я говорю: «Дела!»
Лечу в черноте пустой,
Как ангел, но без крыла.
И день без тебя – в тоску,
И ночь без тебя больна.
Навстречу летит Иркутск,
Уж точно-таки, спьяна.
1967
По краю воронок – березок столбы,
По краю воронок – грибы да грибы.
Автобус провоет за чахлым леском.
Туман над Невою, как в сердце ком.
А кто здесь с войны сыроежкой пророс?
Так это ж пехота, никак не матрос.
Матрос от снаряда имел поцелуй
И вырос в отдельно стоящий валуй.
По минному полю шагает взрывник,
По бывшему минному полю – грибник,
Он в каске, как дьявол, очки со слюдой,
Бордовая «Ява» как конь молодой.
Несут грибники на закуску грибы…
Проносит санрота гробы да гробы…
Морская пехота, зенитная часть,
Саперная рота и два трубача.
А ну-ка, ребята, отдайте грибы!
Пускай они снова врастают в гробы!
Откинутся доски, земля отлетит,
И ротный построиться роте велит.
И снова – атака, и снова – «ура!»,
Опять из-за танков палит немчура.
Нельзя им сторонкой уйти от судьбы —
Воронки, воронки… грибы да грибы…
1967
Утренний рейс Москва – Ленинград
Горит лампада под иконой,
Спешит философ на экзамен.
Плывут по Охте полусонной
Трамваи с грустными глазами.
И заняты обычным делом
Четыре ветра над верстами
По городам заледенелым,
По белым ставням.
Поземка бьет в стальные двери,
Приказы свернуты петлею,
Турбины «ТУ» ревут как звери,
И мы прощаемся с землею.
На целый час сплошного неба,
На шестьдесят веков горячих.
И под крылом земные недра
Открыты зрячим.
Вот пехотинец роет снова
Окопы маленькой лопатой.
На черных просеках сосновых
Лежат немецкие гранаты.
Лежат, разложены по нишам,
Под голубой звездою Вегой,
По черным ящикам, прогнившим
Под талым снегом.
Лежат на сопках отдаленных
Во тьме лихие командиры,
Лежат работники района
В своих протопленных квартирах.
Лежит провинция глухая,
Встают строительные роты,
И долго песня затихает
За поворотом.
Лежат заботы на мужчинах,
На их плечах тяжелым небом.
Пылает ножик перочинный,
Очнувшись рядом с черствым хлебом.
Лежит поэт на красных нарах,
И над его стоят постелью
Заиндевелые гитары
Поморских елей.
Лежат торжественные думы,
На облаках найдя спасенье.
Вот набираем высоту мы
По тыще метров за мгновенье.
Летим как Божие созданье —
Неповторимое, слепое —
На невозможное свиданье
С самим собою.
1968
Десантники слушают музыку
Извиняюсь, но здесь не табор
И не кони на водопой —
Самоходки сошлись у штаба
Посреди метели слепой.
А десантники слушают музыку,
А у них за плечами у всех
Сорок пять километров мужества,
Перемноженного на снег.
Старшине бы сказать: «Курсанты,
Скоро утро, и нам спешить.
Парашюты после десанта
Надо тщательно просушить».
А десантники слушают музыку,
А у них за плечами у всех
Сорок пять километров мужества,
Перемноженного на снег.
Не из сказки и не из легенды —
С неба прыгнул курсантский взвод.
Разрывает «Спидолу» Гендель,
С автоматов капает лед.
Так десантники слушают музыку,
И у них за плечами у всех
Сорок пять километров мужества,
Перемноженного на снег.
1963
