И совесть века светится под ним...
До времени мое седеет поколенье,
На лбу его горят старинные рубцы,
Но на мече его - ни ржавчины, ни тленья,
Суровы и тверды гранитные борцы.
До времени мое седеет поколенье,
И седина его - как новое цветенье!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
От старых пастухов, бросавших города,
Вдыхавших средь пещер пергаментную плесень,
Я унаследовал большой и сладкий дар -
Великолепное вооруженье песен.
И - знак преемственности - ржавый алфавит.
О грандиознейший точильный камень века
Я должен наточить, и голос мой звенит,
Высокий, зычный голос человека:
- Иди вперед, мой век, - величественный рост!
Греми, гроза, в которой - гнев и радость!
И мир изрезан поездами звезд,
Высокими шлагбаумами радуг...
1927
Перевод О. Колычева
ПЕСНЯ
Полночью старинною
Злые ветры дуют
Над пустыми рынками
В колыбель пустую.
В дали непочатые
Ветры вносят споры:
- Для чего качать ее
И швырять в просторы?
Ярмарки развеяны,
Отшумели - нет их...
На груди камеями-
Медные монеты.
Пепел и отрепья
Расшвыряли в гуле
И дороги-жребии,
Стасовав, тянули.
Кровь на теле - пламенем.
Кровь на теле - миррой.
Развернулся знаменем
Ураган над миром!
Как взорвал он, яростен,
И гремуч, и жарок,
Ветхое от старости
Кладбище хибарок!
Вихрь тряпья и падали,
Нищенские сумы,
Из-за туч не падало
Золото изюмин.
Кто там пытан пытками,
Кто там исковеркан?
Нищие, забытые,
Встаньте на поверку!
С жерновом и молотом,
Розовым от жара,
Выступайте молодо
Через шум базара.
По запевшим улицам
Шагом поколений
Входит Революция
В сумерки молелен,
Где грозой исхлестанный
Разрывает талес,
Пусть под звонкой поступью
Просияют дали...
Входят вереницами
В дали голубые
Нивы - роженицами -
Грозные и злые...
И леса кудрявые
В буре и в брожении
Жаждут - величавые -
Оплодотворения...
Спины выпрямляются,
Песни над полями.
В жилах зажигается
Солнечное пламя.
Блещут спины голые
В знойный день покоса,
О ржаное золото
Ударяют косы.
Прочь, тоска косматая,
Прочь, тоска и горе,
Вызреют богатые
Урожаи скоро!
Поутру отбитые
Полыхают косы,
И жнецы ушли туда,
Яростны и босы.
Чтобы радость радугой
Брызнула вослед им
За страданья прадедов,
За мученья дедов!
1928
Перевод О. Колычева
ПОСЛЕДНИЕ ВСТРЕЧИ
Зарисовки из жизни
Шесть долгих лет прошло, а может быть, и пять,
А может быть, к концу подходит третий...
Они сидят вдвоем, не в силах глаз поднять,
Не зная, что спросить, не зная, что ответить.
Ребенок говорит, цепляясь за двоих.
Разлука для него — еще пустое слово.
Не знает ничего он про дела больших
И на руки к отцу карабкается снова.
Гудящий ресторан. Обед среди чужих.
Накрытые тоской столы с казенной меткой...
В угрюмой немоте застыли лица их.
Она глядит в стакан и теребит салфетку.
Молчанье глаз сухих, усталость серых лиц...
Кто больше виноват, кто первый камень бросил?
Печально-сдержанно мигание ресниц.
«Пора, пора!»—один без слов другого просит.
Скорей бы вырваться в мир шума и машин!
Скорей бы утонуть на перепутьях улиц!..
Но с равнодушием глядит на них графин:
Ему ведь не впервой таких вот караулить...
Мужчина крепок, сух, красив, широк в плечах,
Бескровных губ разрез решителен и тонок.
Наверное, ему подумалось сейчас,
Что мало на него похож его ребенок.
Она же думает: «Он не виновен, нет!
Но разве я виной разлада между нами?» —
И тихо говорит: «Малыш, иди ко мне,
Иди, мой маленький, ну подойди же к маме».
Прохожие спешат. Им, людям, всё равно.
Но кажется, что все глядят они сквозь окна.
Чей первый был удар, кто выломал окно,
Покоя разорвал прозрачные волокна?
Гонимая овца — потерянный покой...
Ее полощет дождь, терновник колет ноги.
Овечка, не беги! Страх бесполезен твой.
Тебе назад, домой, уж не найти дороги.
Печально-сдержанно мигание ресниц.
«Пора, пора!» — один без слов другого просит.
Молчанье глаз сухих, усталость серых лиц, —
Кто больше виноват, кто первый камень бросил?
Воспоминания долой с усталых плеч!
Неважно, кто сказал то роковое слово...
Но дни встают, как строй угасших белых свеч,
И просит каждая зажечься, вспыхнуть снова.
«Ну ладно,—он сказал,—отдай ребенка мне,
Отправлю я его на дачу этим летом
И буду добрым с ним и ласковым вдвойне».
Сказал—и развернул перед собой газету.
Ребенка с нежностью целует в лобик мать,
И растекается такая боль по жилам...
С нахмуренного лба отбрасывает прядь
И говорит: «Ты ешь, ведь всё уже простыло».
Ребенку весело. Из хлеба строит дом.
Никто не сердится, что скатерть он закапал.
Играет с матерью, к отцу идет потом:
«Ты почему домой к нам не приходишь, папа?»
Как много дядюшек повсюду у него!
Игрушек — сколько их! — мячей, картинок, пушек!
И среди них одной недостает всего —
Недостает ему отца среди игрушек...
1928
Перевод Д. Маркиша
ЖЕНЩИНЕ
Нынче солнце в зените — как прорубь над омутом золота,
Над плотинами света, омытыми первым дождем.
Мы пойдем, мы придем — синева нашим солнцем
расколота,
Мы ковшами ладоней отраду твою зачерпнем!
Сколько в мире костров, сколько гроз, сколько радостей
юных,
Сколько вихрей веселых, голодных, тревожных, лихих!
Я твой голос, сестра, услыхал на весенних трибунах
Пробудившихся к жизни садов, городов, мастерских!
На заляпанных нарах, в траншеях, у братской могилы,
Семя пуль восприяв, ты в годину войны понесла,
И своим молоком ты винтовку свободы вскормила,
Словно первенца смерти. И не было битвам числа.
Путь твой праведно-прям, только долог, и труден,
и вязок:
До тифозных вокзалов, во тьму от родного гнезда,
К лазаретам войны, в гной солдатских бинтов и повязок,
Но уже кирпичи в день грядущий везут поезда!
Нынче — солнцем пропахло твое загорелое тело,
И глаза твои нынче великой надежды полны,
Молотком и киркой ты орудуешь нынче умело,
Славно трудишься ты на бесчисленных стройках страны!
Голос твой, словно колокол, звучен и радостен ныне,
Вот он в дали земные за тысячи верст полетел:
— Знайте, сброшено наземь постылое бремя рабыни,
Вольный труд и борьба — не таков ли мой новый удел?
