Дереза с хризантемой
Он сам говорил, Тянь Суй-шэн, что вкушает порой дерезу, а порой хризантему. На пятой луне, с наступлением лета отростки на веточках этих растений и листья уже созревают, грубеют, хрустят на зубах. Когда разжуешь их — горьки и вязки. Он ел и от лакомства этого не помышлял отказаться. И фу сочинил, дабы все убедились, что вкус у него очень тонок.
Сначала отнесся я к пище такой с подозреньем, подумав о том, что ученый, наверно, в стесненном бывал положенье и даже, пожалуй, был в бедности крайней. Поэтому так получилось, что голод заставил жевать эти листья и стебли с одною мечтой: лишь бы выжить.
Десяток, прибавьте еще девять лет, — я, как прежде, чиновник, семья все беднее и ниже доход, денег нет на одежду и пищу, а когда-то хватало! Потом довелось в Цзяоси получить мне правителя должность. Ну, думаю, будет теперь чем насытить желудок! Увы, все, что ел, было пресным, невкусным и лишь вызывало досаду. И вот каждый день мы с тунпанем — ученым судьей Лю Тин-ши гуляли в забытых садах, что находятся в древних, заброшенных ныне кварталах. Гуляли и тоже искали траву — дерезу и цветы — хризантему. Попробовал я, пожевал и, погладив живот, улыбнулся…
С тех пор убежден, что слова Тянь Суй-шэна правдивы и выдумки нет в них досужей. И я сочинил это фу «Дереза с хризантемой» с единственной целью: слегка над собою самим посмеяться… Сие поясняю:
О, увы и увы, господин!
Ну кто заставлял вас в присутствии
важном сидеть
И правителем округа слыть?
Пред вами — просители жаждут
совета-решенья,
За вами — чиновники мечутся
и суетятся…
С утра до полудня в присутствии вы
И вечером здесь допоздна.
И вам никогда и никто не поднес даже
чарки вина!
Хватали траву и травой, господин,
вы свой рот набивали.
Когда же до трапезы дело доходит,
Брови хмурите вы за столом,
Взметнув свои палочки, рот наполняете
так,
Что задыхаетесь, давитесь,
Даже тошнит вас…
А помните, в прошлом был Инь-генерал:
Это он угощал луком с прелой пшеницей.
Цзинь Дан, не понюхав, такую еду
отстранил.
Дивлюсь: почему вас прельщают какие-то
листья растений?
Ужель благородные злаки отсутствуют
в этих горах?
Внимательно выслушав, он, улыбнувшись,
сказал:
«Вся жизнь человека подобна разгибу
и сгибу руки.
Что бедностью можно назвать?
Как судить о богатстве?
Что есть красота?
Что такое уродство?
Пшеницей питаясь, разбухнешь, пожалуй,
как тыква.
А мясо ведет к отощанью, и даже темнеет
лицо.
Хэ — важный вельможа — все тратил,
чтоб вволю поесть,
Юй Лан был бедняк, но в обед на столе
у него
Всегда овощных трижды девять стояло
изысканных блюд.
Что толку богатым себя в сладких снах
лицезреть?
Богатый и бедный — туда же, к единому
праху идут!»
Узнав это все, дерезу я считаю пшеницей
своей
И ем хризантему, — она мне — что риса
отвар!
Весною их почки, а летом их листья
вкусны,
Цветы их — под осень, коренья вкушаю
зимой.
Возможно, что пища такая в Наньяне,
у речки Сихэ,
Поможет дожить до почтенного возраста
мне!
Я отправился в Чу, снарядив небольшую
ладью,
И воздвигнутый в честь Цюй Юаня
дворец предо мною предстал.
Я, на горы взирая, что так высоки на
речных берегах,
Здесь, у древнего Храма, вслух читаю,
поэт, сокровенную думу о Вас:
«О, когда бы пришли Вы из далей
времен
И, реку по волнам перейдя, устремились
на юг!
Только с домом родным разделили Вас
тысячи ли,
И при жизни пристанища не было Вам,
И по смерти могилы себе не нашли…
Сколь прискорбно!
Пусть каждому смерть суждена,
Но как тяжко с ней встретиться с глазу
на глаз.
И поэтому, долго скитаясь по берегу,
Вы не решались уйти,
С высоты Вы глядели,
Как устрашающий мчался поток…
И тогда, чтоб излить беспредельную
скорбь,
Сочинили вы „С камнем в объятьях“ —
предсмертную песнь.
О, могу я представить себе,
Сколь тяжелые думы у Вас, одинокого,
были тогда на душе!
Представляю: последняя сказана Вами
строка…
Час настал — вы ушли…
А потом, словно въявь,
Сышится мне из пучины речной:
„Раз не в силах взлететь высоко
И не волен уйти далеко —
Лучше скрыться в безмолвье, приют
отыскать в глубине!“
…Ваши мысли теснились — одна
за другой —
То о чаяньях добрых, то о горечи
прежних обид.
Вдруг, усопший поэт, Вы услышали вести
из жизни былой:
Пропасть меж государем и теми, кто
служит ему!
И воскликнули Вы:
„Это так!
Не боролся с ничтожными я —
Лишь словами хотел убедить их в своей
правоте!
Вот я умер и все осознал и хотел бы
свой Путь изменить:
Коль сгущаются тучи над отчизной моей —
Как могу я на дне в одиночестве время
влачить?“
…И речному владыке поведали Вы обо
всем,
Убедили Фэн И, чтоб о Вас в небесах
доложил.
И, проникнув потом через Девять Застав,
Повстречались с самим Государем Небес.
Видя Ваши печали, Государь опечалился
сам,
Но, увы, даже он был не в силах
помочь…»
И, вздыхая, я так рассуждал:
«Он, почтеннейший муж,
Обладатель священных подвесок
и душистых цветов,
Потеряв к возвращенью пути,
Бродит-ходит порою по берегу этой реки.
Только горы вокруг высоки-высоки,
Только скалы круты-неровны…
И в руинах уже то жилище, где он
некогда жил.
Если путник пройдет — опечалится,
грустно вздохнет.
Нет в помине его сыновей. Даже внуков
пропали следы.
Где они?
Только башню высокую время поныне
хранит…»
Пусть услышит поэт эти строки мои:
«Вот уж тысяча лет, как ушли Вы из
мира сего…
Мир с тех пор оскудел, жить все
тягостней в нем.
Мудрый, злобных насмешек боясь, прячет
мудрость свою.
Мы привычек рабы, подчиняемся нравам
худым
И хотим отрубить от квадрата углы,
чтобы кругом он стал.
Только хаос внесли мы и не в силах его
побороть,
Но считаем, что ревностно служим
и знаем свой долг…
А теперь, спутав яркое с темным, говорят:
„То нефрит и коралл“.
И хотят доказать, что нельзя Вас считать
мудрецом.
Но постыдным путем совершенства никто
не достиг —
Даже тот, кто считает, что отречься готов
от себя.
Что ж, уйти от отчизны, покончить
с собою, забыв о других, —
Разве это поможет потомкам, кому еще
жить суждено?
О, увы и увы!
Все пути совершенных мужей
Разве были и разве бывают прямы
и ровны?
И достаточно разве очистить себя самого,
Позабросив-забыв все заботы о мирской
суете?»
Я еще раз вздохну:
«Как извилист-неровен Ваш путь!
Были Вы одиноким на этом тяжелом
пути —
И сошли, равновесие вдруг потеряв…
Пусть все это и так, —
Для потомков Вы — честный и праведный
муж!
Но зачем я скорблю?
Вы давно уже вечный покой обрели…»
