АФИШИ
Иду под липами нависшими,
Где стынет утренняя тишь…
Москва обклеена афишами,
И всюду ты глядишь с афиш.
Твое лицо, так сладко спавшее
Под утро на моей руке.
И, вдруг повсюду замелькавшее,
Ловлю вблизи и вдалеке.
То там, где правила движения,
То у табачного лотка,
Хоть не имеешь отношения
Ты к производству табака.
Киоски, парки, учреждения —
Твое лицо. И оттого
Похож весь мир на день рождения,
На день рожденья твоего.
У входа в зал толпа расплещется,
Ее ты снова победишь.
Но вот идет к тебе расклейщица
Со связкой новеньких афиш.
Она спешит. Ей медлить некогда,
Афиши держит на весу
И вдруг привычно, как бы нехотя,
Проводит кистью по лицу.
А я за ней слежу растерянно:
Ладони маленькой нажим —
И ты зачеркнута, заклеена
Внезапным именем чужим…
Где вы, афиши, собиравшие
Когда-то нас на праздник свой,
Давно минувшие, опавшие
На этой самой мостовой!
Нет, с ними облик твой не вяжется.
В метро, у входа в Лужники,
Твоя улыбка вновь покажется,
Под утро встав с моей руки.
И все же, все же мне мерещится
Тот самый день, тот самый час,
Когда лицо твое расклейщица
Сотрет с афиш в последний раз.
1960
«Я сочинил когда-то песню…»
Я сочинил когда-то песню,
И песня встретилась со мной.
Она со школьниками вместе
Шла мимо
улицей ночной.
Шагала
с выпускного бала,
Меня задев слегка плечом,
В лицо взглянула —
не узнала,
Как будто ей я не знаком.
Не я как будто дал ей имя,
Был ею полон, сон гоня…
Она идет теперь с другими,
И нет ей дела до меня!
Хотелось крикнуть:
— Что ж ты, что же?
Остановись!..
Ведь ты моя! —
Но, как любой другой прохожий,
Ей уступил дорогу я.
1956
«Любой талант под старость очевидней…»
Любой талант
Под старость
очевидней.
Мне б испытанье
старостью
Пройти.
Мне есть кого любить
И ненавидеть,
С кем счеты запоздалые свести.
Второй мой тайм.
Не жди,
что будет третий.
Не мельтешись.
Не путай
с дракой
бой.
Пусть днем и ночью
Внутренний твой тренер
Следит,
как марсианин,
За тобой.
Второй мой тайм.
Дыхание второе.
Другой режим
Теперь необходим…
О, высшее волнение
Покоя
Жить всею жизнью,
А не днем одним!
1965
Со мной
хорошо тебе,
Коля?
Сегодня совсем ты другой.
Не знаю я,
что ты такое,
Не знаешь ты,
кто я такой.
Нет,
зеркало нас не сближает.
Стою
перед этим стеклом —
Как будто
состав
отъезжает,
А ты,
за вагонным окном.
Все дальше ты,
все отдаленней,
И все непонятнее мне,
Чужой
и совсем посторонний
В стеклянной своей глубине.
Я знаю,
кто этот прохожий,
И кем
родила его мать,
Но кто ты —
плохой ли,
хороший —
Вот этого
мне не узнать!
Умен ли ты,
мне неизвестно,
Силен ли ты,
мой дорогой?
Поэтому
так интересно
И так мне печально
с тобой.
Ищу тебя
снова и снова
Пером,
что острее, чем глаз.
Скажи мне,
хоть строчка,
хоть слово
Останется ли после нас?
И нет нам
друг с другом
покоя,
На кладбище
будет покой, —
Не знаю я,
что ты такое,
Не знаешь ты,
кто я такой.
1969
«Приснилось мне, что я один поэт…»
Приснилось мне,
Что я один поэт,
Что на земле
Поэтов больше нет.
Ни Блока нет,
Ни Острового нет, —
Мои стихи
На всех столбцах газет.
Редактора
В канун великих дат
Мне ласково,
Просительно звонят.
Во всех журналах
Обо мне статьи,
Все юбилеи в ЦДЛ
Мои,
И даже
День поэзии самой
Встречает мир,
Как день рожденья мой.
В транзисторах
Навстречу мне
В упор
Мои стихи
Читает детский хор.
Во всех речах,
На всех повестках дня
Правительство
Цитирует меня.
Свой первый день
Я встретил, как король.
Как марсианин,
Встретил день второй.
На третий день
Не спал я и не ел,
Поскольку сам себе
Осточертел.
Стараюсь вспомнить Блока,
Хоть строку,
И ни строки
Припомнить не могу.
Стремительно
Врываюсь в магазин:
— Есть Пушкин
Или Федор Фоломин? —
Но продавец,
Почтителен и тих,
Мне предлагает
Том стихов моих.
Я имя,
Славу —
Все готов отдать,
Чтоб хоть на час
Читателем мне стать,
Снять, как пальто,
Фамилию свою…
Из ящика
Газеты достаю.
Вот чье-то имя
В траурном окне.
Сто некрологов
Тоже обо мне!
1965
Чем же отличается
Гениальный художник
от бездарного?
В жизни
гениального художника
Бывает такая минута,
Когда он чувствует себя
бездарным.
В жизни
бездарного художника
Такой минуты
никогда не бывает.
* * *
Это понял я в Риме,
Понял только вчера.
Это зримого зримей
В хладном храме Петра.
На колене титана,
Что прославил тот храм,
Незажившая рана,
Незалеченный шрам.
Кто же, гунн или варвар,
Кто в безумье своем
Белый трепетный мрамор
Изувечил ножом?
Было небо оранжево,
Стыл на стеклах багрец.
Свой шедевр Микеланджело
Завершил наконец.
И, вдохнув в него душу,
Обратился к нему:
— Ты живой!
Почему же
Ты молчишь,
почему?!
И в отчаянье замер,
И потряс кулаком.
И божественный мрамор
Полоснул тесаком.
Как он этим безумством
Беспощадно велик,
Высшим знаком искусства,
Что как след от вериг.
Мне бы взять эту участь,
Быть в удаче таким!
Жить,
и силою мучась,
И бессильем своим!
Чтоб
тревога не зажила,
Молод я
или стар,
Чтобы,
как Микеланджело,
Я удачи
не знал!
1963