За хозяином несчастным, что не мог и глаз сомкнуть,
Чьей последней, горькой песней, воплотившей жизни
суть,
Стало слово "Не вернуть!".
И в упор на птицу глядя, кресло к двери и к Палладе
Я придвинул, улыбнувшись, хоть тоска сжимала грудь,
Сел, раздумывая снова, что же значит это слово
И на что он так сурово мне пытался намекнуть.
Древний, тощий, темный ворон мне пытался намекнуть,
Грозно каркнув: "Не вернуть!"
Так сидел я, размышляя, тишины не нарушая,
Чувствуя, как злобным взором ворон мне пронзает
грудь.
И на бархат однотонный, слабым светом озаренный.
Головою утомленной я склонился, чтоб уснуть…
Но ее, что так любила здесь, на бархате, уснуть,
Никогда уж не вернуть!
Вдруг – как звон шагов по плитам на полу, ковром
покрытом!
Словно в.славе фимиама серафимы держат путь!
"Бог,- вскричал я в исступленье,- шлет от страсти
избавленье!
Пей, о, пей Бальзам Забвенья – и покой вернется в
грудь!
Пей, забудь Линор навеки – и покой вернется в грудь! "
Каркнул ворон: "Не вернуть!"
"О вещун! Молю – хоть слово! Птица ужаса ночного!
Буря ли тебя загнала, дьявол ли решил швырнуть
В скорбный мир моей пустыни, в дом, где ужас правит
ныне
В Галааде, близ Святыни, есть бальзам, чтобы
заснуть?
Как вернуть покой, скажи мне, чтобы, все забыв,
заснуть?"
Каркнул ворон: "Не вернуть!"
"О вещун! – вскричал я снова, – птица ужаса
ночного!
Заклинаю небом, богом! Крестный свой окончив путь,
Сброшу ли с души я бремя? Отвечай, придет ли время,
И любимую в Эдеме встречу ль я когда-нибудь?
Вновь вернуть ее в объятья суждено ль когда-нибудь?
Каркнул ворон: "Не вернуть!"
"Слушай, адское созданье! Это слово-знак прощанья!
Вынь из сердца клюв проклятый! В бурю и во мрак-
твой путь!
Не роняй пера у двери, лжи твоей я не поверю!
Не хочу, чтоб здесь над дверью сел ты вновь
когда-нибудь!
Одиночество былое дай вернуть когда-нибудь! "
Каркнул ворон: "Не вернуть!"
И не вздрогнет, не взлетит он, все сидит он, все
сидит он,
Словно демон в дреме мрачной, взгляд навек вонзив
мне в грудь,
Свет от лампы вниз струится, тень от ворона ложится,
И в тени зловещей птицы суждено душе тонуть…
Никогда из мрака душу, осужденную тонуть,
Не вернуть, о, не вернуть!
Ворон
Раз в тоскливый час полночный я искал основы прочной
Для своих мечтаний – в дебрях теософского труда.
Истомлен пустой работой, я поник, сморен дремотой,
Вдруг – негромко стукнул кто-то. Словно стукнул в дверь…Да, да!
"Верно, гость,- пробормотал я,- гость стучится в дверь. Да, да!
Гость пожаловал сюда".
Помню я ту ночь доныне, ночь январской мглы и стыни,-
Тлели головни в камине, вспыхивая иногда…
Я с томленьем ждал рассвета; в книгах не было ответа,
Чем тоска смирится эта об ушедшей навсегда,
Что звалась Линор, теперь же – в сонме звездном навсегда
Безымянная звезда.
Шорох шелковой портьеры напугал меня без меры:
Смяла, сжала дух мой бедный страхов алчная орда.
Но вселяет бодрость – слово. Встал я, повторяя снова:
"Это гость,- так что ж такого, если гость пришел сюда?
Постучали,- что ж такого? Гость пожаловал сюда.
Запоздалый гость. Да, да!"
Нет, бояться недостойно, и отчетливо, спокойно
"Сэр,- сказал я,- или мэдэм, я краснею от стыда:
Так вы тихо постучали,- погружен в свои печали,
Не расслышал я вначале. Рад, коль есть во мне нужда.
Милости прошу сюда".
Никого, лишь тьма ночная! Грозный ужас отгоняя,
Я стоял; в мозгу сменялась странных мыслей череда.
Тщетно из глухого мрака ждал я отклика иль знака.
Я шепнул: "Линор!"- однако зов мой канул в никуда,
Дальним эхом повторений зов мой канул в никуда.
О Линор, моя звезда!
Двери запер я надежно, но душа была тревожна.
Вдруг еще раз постучали, явственнее, чем тогда.
Я сказал: "Все ясно стало: ставни… Их порывом шквала,
Видимо, с крючка сорвало – поправимая беда"
Ставни хлопают и только – поправимая беда.
Ветер пошутил – ну да!"
Только я наружу глянул, как в окошко Ворон прянул,
Древний Ворон – видно, прожил он несчетные года.
Взмыл на книжный шкаф он плавно и расселся там державно,
Не испытывая явно ни смущенья, ни стыда,
Там стоявший бюст Минервы оседлал он без стыда,
Словно так сидел всегда.
Я не мог не удивиться: эта траурная птица
Так была невозмутима, так напыщенно-горда.
Я сказал: "Признаться надо, облик твой не тешит взгляда;
Может быть, веленьем ада занесло тебя сюда?"
Ворон каркнул: "Никогда!"
Усмехнулся я… Вот ново: птица выкрикнула слово!
Пусть в нем смысла и немного, попросту белиберда,
Случай был как будто первый,- знаете ль иной пример вы,
Чтоб на голову Минервы взгромоздилась без стыда
Птица или тварь другая и в лицо вам без стыда
Выкрикнула: "Никогда!"
Произнесши это слово, черный Ворон замер снова,
Как бы удовлетворенный завершением труда.
Я шепнул: "Нет в мире этом той, с кем связан я обетом,
Я один. И гость с рассветом улетит бог весть куда,
Он, как все мои надежда, улетит бог весть куда"›
Ворон каркнул: "Никогда!"
Изумил пришелец мрачный репликой меня удачной,
Но ведь птицы повторяют, что твердят им господа,
Я промолвил: "Твой хозяин, видно, горем был измаян.
И ответ твой не случаен: в нем та прежняя беда,
Может быть, его терзала неизбывная беда
И твердил он: "Никогда!"
Кресло я придвинул ближе: был занятен гость бесстыжий,
Страшный Ворон, что на свете жил несчетные года,
И, дивясь его повадкам, предавался я догадкам,-
Что таится в слове кратком, принесенном им сюда,
Есть ли смысл потусторонний в принесенном им сюда
Хриплом крике: "Никогда!"
Я сидел, молчаньем скован, взглядом птицы околдован,
Чудилась мне в этом взгляде негасимая вражда.
Средь привычного уюта я покоился, но смута
В мыслях властвовала лихо… Все, все было, как всегда,
Лишь ее, что вечерами в кресле нежилась всегда,
Здесь не будет никогда.
Вдруг незримый дым кадильный мозг окутал мой бессильный,-
Что там – хоры серафимов или облаков гряда?
Я вскричал: "Пойми, несчастный! Это знак прямой и ясный-,
Указал господь всевластный, что всему своя чреда:
Потерпи, придет забвенье, ведь всему своя чреда".
Ворон каркнул: "Никогда!"
"Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы,-
Молвил я,- заброшен бурей или дьяволом сюда?
Отвечай: от мук спасенье обрету ли в некий день я,
В душу хлынет ли забвенье, словно мертвая вода,
Яд затянет рану сердца, словно мертвая вода?"
