Раскладывали костер профессионально, не было серьезных промашек и в чистке картофеля и лука, хотя Георгий Михайлович не очень-то экономил на кожуре. Когда же предварительная подготовка к утиному супу завершилась, можно было позволить себе и по рюмочке самогона, что мы и сделали. И с нетерпением стали ждать вечернего лёта дичи. Разумеется, ружья, в том числе и моё, наготове. Скрадки оборудованы по всем правилам охотничьей науки.
Солнце уже скатилось за тальники и тополя, столпившиеся вокруг озера. Наступила такая тишина, что каждый из нас слышал биение собственного сердца. Откуда-то появилась пара чирков. Утки сделали над нами замысловатую петлю и удалились.
Чирки были предвестниками большой вечерней тяги. По крайней мере, на это надеялись мы. Однако день быстро шел на избыв, а утки уже не появлялись.
— Ты куда нас привел? — не пытаясь скрыть раздражение, спросил Горский.
— Откуда знаю? — пожал плечами я. — Вы сами облюбовали это озеро.
— Он тут напакостил своим керосином, Убил всё живое! — сказал обо мне Горский.
Анатолий Васильевич решительно встал на мою сторону:
— Так это же было давно.
И в самом деле, прошло уже четыре года. А казалось, это случилось вчера. И на меня сердится не актер Горский, а тот человек с двустволкой, который гнал меня с этих озер. Как же, однако, повторяются жизненные ситуации!
Мы выпили еще, теперь уже с горя, и Георгий Михайлович вернулся в свой скрадок. Он надеялся дождаться какого-нибудь заблудшего селезня. Ведь супчик надо было варить — проголодались изрядно.
И вдруг вечернюю тишь разорвал гулкий выстрел. И тут же за ним послышался легкий всплеск от падающей в воду птицы. Мы с Шварцманом бросились к заводи и увидели почти у самого берега барахтавшегося Горского.
— Попал! Попал! Вот она! — торжествующе кричал он, размахивая над головой кряковой уткой. Это была несомненная удача!
Затем всё произошло, как в кино. В кадре появился еще один человек. Ну, совсем как мой давний знакомый. Снова повтор той же классической сцены, которая произошла здесь когда-то со мной.
И точно так же, как тот самый охотник с двустволкой, человек смачно выматерился и крикнул Георгию Михайловичу:
— Ты что наделал, мудак! Ты убил мою подсадную утку! А ну, вылазь! Я тебе сейчас покажу!
В руке его было ружье. Но вскинуть его человек не успел. Он заметил нас и дал задний ход. Убитую утку, разумеется, забрал и, прежде, чем скрыться в густеющей тьме, презрительно сплюнул в нашу сторону и сказал:
— Говорите спасибо арифметике.
Я подал пересохший от волнения голос:
— За что?
— А за то, что не попались мне в одиночку.
И ушел в тальники. А мы, голодные и злые, молча улеглись у потухшего костра и уснули. Когда же проснулись, были густые сумерки. И никак нельзя было понять, что же это? Вечерние сумерки или сумерки перед рассветом?
Вспоминая мелкие детали первой своей охоты, я почему-то опять же думаю о Черной вдове. Какие сумерки наступили для неё сейчас? Что последует за ними: день или ночь?
Даже первоклашкам нынче известно, что Гипнос — греческий бог сна. Греки — большие фантазеры, этого у них не отнимешь. То олимпиаду выдумают, то греко — римскую борьбу, то Пенелопу бросят в крепкие объятия Одиссея. А что им Гипнос, лежебокам? Они — раз и в дамках!
Однако в этой главке речь пойдет не столько о Гипносе и гипнозе, сколько о непредсказуемых последствиях оных. Но сперва хочется коснуться такой завораживающей темы, как ночь, ибо ночь и гипноз — очень близкие и взаимно сопряженные понятия Я люблю это колдовское время суток, когда в искрящийся мир звезд являются добрые и злые духи, и ты их не то, что видишь и слышишь, но и можешь вступить с ними в непосредственный контакт. Именно ночью проявляется подлинная красота всего сущего и зарождающегося на земле. Каждая ночь — это бесценный подарок судьбы.
А если судьба скуповата на такие подарки? Тогда постарайся наградить себя сам созерцанием земного чуда, как это сделал я в далекие школьные годы.
Маленький степной разъезд, затерявшийся в степи не то под Самарой, не то под Казанью. Наш пассажирский состав стоял в ожидании встречного поезда. Мои сверстники спокойно спали на своих полках, а я сидел, свесив ноги на ступеньки вагона, и с наслаждением листал раскрытую передо мной увлекательную книгу летней ночи, где одна картина тут же сменялась другой.
А если говорить не высокопарно, а обыкновенным житейским штилем, то любовался косматыми вербами над прудом и золотой дорожкой, бегущей от меня прямо к луне. И сказочными избушками на курьих ножках, дремавшими невдалеке на фоне подсвеченного звездами неба. Красотища была действительно необыкновенная! Трудно было хотя бы на минуту оторвать от неё восхищенный взгляд.
Наш поезд направлялся в Москву. Комиссар Шакенов, сердитый казах лет сорока, в военной форме с иголочки и с красным орденом на груди вез из Алма — Аты команду школьников на всесоюзные военно — спортивные соревнования. В воздухе уже явственно пахло войной, и мы должны были готовиться не столько к труду, сколько к обороне.
Стояли на том разъезде не менее часа. Наконец, встречный поезд с шумом пролетел мимо нас, а наш состав плавно тронулся с места и стал набирать ход. Ему опаздывать было не впервой, но он возьмет свое и скоро войдет в расписание, так что нам нечего волноваться за него и за себя.
А я, признаться, и не волновался ничуть. Я был абсолютно спокоен, потому что поезд ушел с разъезда без меня: я не помню, как спрыгнул со ступенек вагона и неторопливо зашагал в распахнутую передо мной темноту. Не верите? Ну, так это ваше дело. Ушел и как-то даже не мелькнула мысль, что меня непременно хватятся и станут искать по всей железнодорожной магистрали.
Я провел ночь у того самого пруда, а на заре помогал пастуху собирать бестолковое коровье стадо. Мне никогда не забыть волнующие запахи росистой травы и парного молока, плывшие по улицам степного разъезда. Только ради одного этого можно было решиться на поступок, который я тогда совершил!
Затем, когда уже рассвело, я поднялся на железнодорожную насыпь и, как ни в чем не бывало, зашагал по шпалам на запад, в сторону нашей любимой столицы. Я не очень спешил. Мне было все равно, ищут меня или нет. Лишь хотелось плакать от счастья, что я жив и здоров и что нет рядом со мною настырного комиссара Шакенова.
Уже к полудню навстречу мне лихо подкатила дрезина. С неё торжественно сошел милиционер с кубарями на петлицах. Не спрашивая ни о чем, он ухватил меня за руку и сердито произнес:
— Садись, болван неотесанный! Скоро на станцию прибудет экспресс. На нем и догоним твою бесштанную команду.
За этот подарок самому себе я заплатил слишком дорого. Комиссар Шакенов, неимоверно путая мою фамилию и грозясь отправить меня назад, в Алма — Ату, запретил мне выходить из купе без его личного сопровождения. Я не просил Шакенова ни о чем. Будь что будет! Я получил свое и меня больше не интересовало ничто.
Тогда впервые пришло в голову, что за все в жизни человеку нужно платить. И уже не представлял себе, как можно оставлять безнаказанной полученную тобой радость. Если такое когда и случается, то только в сказках о золотом петушке или спящей царевне. Пусть читатель простит меня, что знаю только две эти сказки и то не целиком, а в коротких отрывках. Может, они и вовсе не о детской всепоглощающей радости, а о чем-то совершенно ином. Что ж, относительно сказок я полный профан: мне отродясь никто не рассказывал их. Порки были, а вот сказки — нет.
Ту ночь я запомнил на всю жизнь. Она осмеливалась сравниться разве что только со звездными сибирскими ночами, которыми щедро одаривал меня режиссер и актер Анатолий Шварцман. Всякий раз, когда у него и меня не было спектакля, мы отправлялись работать налево и имели от этого не только славу, но и заработок, вполне приличный по тем временам. До театра Анатолий Васильевич служил в цирке гипнотизером, то есть находился в близком родстве с греческим богом Гипносом. Вот и теперь с завидной ловкостью он погружал в сон любителей всяких метаморфоз. А я был у него ассистентом, проще сказать, мальчиком на побегушках.
Со временем мы завербовали в свою компанию актрису Тосю Прошину. Она гладила нам костюмы и заботилась о наших обедах и ужинах. Так мы объездили на поездах все ближайшие к Ачинску города. Затем настала очередь крупных деревень и поселков. С поездов мы пересели на телеги и сани. Едешь бывало, обсыпанный со всех сторон звездами, и чувствуешь себя, если не Гипносом, то его мифическим сыном Морфеем.
Так бы и продолжались наши поездки и ночные бдения, если бы не один трагический случай. Вечер начинался как обычно. Зал был буквально набит зрителями. Как говорится, яблоку негде упасть.
