Всеволод Рождественский - Стихотворения

Друг, сегодня ветер в море,
Тополя идут на месте,
И скупые капли ногтем
Чуть царапают стекло.
Друг, сегодня в каждом доме
Медлит стрелка часовая,
Жены ставят на окошко
Обгоревшую свечу.

И, закрыв глаза, на вахте
Люди думают о доме,
О зеленом абажуре,
Чашке чая и жене.
Но распаханное море
Зарывает пароходы,
А деревья и поэты
Дышат ритмом мировым.

У меня в такие ночи
Сердце — тяжкий мокрый тополь.
Я качаю в шумной кроне
Нерожденные стихи.
Я хочу, чтоб там, далёко,
В лунном доме под каштаном
Ты вздохнула и проснулась,
Неизвестно отчего.

Ты не любишь. Ты не веришь тайне.
Говоришь, что все сонеты — бред.
А меж тем во Франкфурте-на-Майне
Я уже прославленный поэт.

Ах, окно твое закрыто шторой,
Но мечте моей не прекословь.
Я пишу трагедию, в которой
В пятом акте торжествует кровь.

И тогда… но мне мешает что-то,
Плачу я и не могу молчать.
Нет, ты вскрикнешь, нежная Шарлотта,
Разломив сургучную печать.

Будешь биться и рыдать, но поздно.
Крепко сжат остывший пистолет.
— Что за вздор! Да Вы в меня серьезно
Влюблены, мой дорогой поэт?

«Далеко разрушенная Троя,
Сорван парус, сломана ладья.
Из когда-то славного героя
Стал скитальцем бесприютным я.

Ни звезды, ни путеводных знаков…
Нереида, дай мне счастье сна», —
И на отмель острова феаков
Одиссея вынесла волна.

Он очнулся. День идет к закату,
Город скрыт за рощею олив.
Бедный парус натянул заплату,
Розовый морщинится залив.

Тополя бормочут, засыпая,
И сидит на стынущем песке
Тонкая царевна Навзикая
С позабытой ракушкой в руке.

«О, царевна! Узких щек багрянец —
Как шиповник родины моей,
Сядь ко мне. Я только чужестранец,
Потерявший дом свой, Одиссей.

Грудь и плечи, тонкие такие,
Та же страстная судьба моя,
Погляди же, девушка, впервые
В ту страну, откуда родом я.

Там на виноградники Итаки
Смотрит беспокойная луна.
Белый дом мой обступили маки,
На пороге ждет меня жена.

Но, как встарь, неумолимы боги,
Долго мне скитаться суждено.
Отчего ж сейчас — на полдороге —
Сердцу стало дивно и темно?

Я хотел бы в маленькие руки
Положить его — и не могу.
Ты, как пальма, снилась мне в разлуке,
Пальма на высоком берегу.

Не смотри мучительно и гневно,
Этот миг я выпил до конца.
Я смолкаю. Проводи, царевна,
Чужестранца в мирный дом отца».

Много ль сердцу надо?
Горы и кусты,
Да тропинка к морю,
Где стояла ты!

Та тропа была мне
Всех других милей.
Осыпались камни
Под ногой твоей.

Пробегали тени,
Плыли облака,
Шла волна — вся в пене —
К нам издалека.

И казалось море
Черным псом у ног,
Что ложится мордой
На ночной песок…

Жизнь моя — мучительное право
В каждом слове закалять металл.
Слава? Да, но что такое слава?
Никогда я славы не искал.

Верный сын тревоги и удачи,
Непутевый пасынок земли,
Словно солнце, тратил я без сдачи
Самые веселые рубли.

Ты скупа. Люблю тебя такую.
Видишь, в вечереющем саду
Жизнь свою, как девушку слепую,
По камням я за руку веду.

Тем, кто верит в счастье и приметы,
Оставляю лиру в горький час,
Чтобы снова на земле поэты
Лучше всех обманывали нас.

Придет мой час — молчать землею,
Цвести, как яблоня цветет,
И наливать янтарный плод…
Я лучшей участи не стою.

Я был прохожим, был костром,
Нет, не костром — лишь тенью дыма,
И жизнь моя неповторима,
И весь я в голосе моем.

Проходят и волны, и миги
Земного закатного дня…
Как грустно мне думать, что книги
Останутся после меня!

По строчкам скользя равнодушно,
Когда бы понять вы могли,
Что было мне горько, и душно,
И радостно в рощах земли.

Но женщина, с легкой улыбкой
На выцветший глядя портрет,
Простой назовет меня скрипкой
В симфонии праздничных лет

И скажет: «Босою девчонкой,
За синим скользя мотыльком,
Я песней вбежала бы звонкой
В его вечереющий дом!»

На миг задержались ресницы,
По тающим буквам скользя.
Живым я гляжу со страницы —
Вот только ответить нельзя.

Что слава! О глупые дети,
Как клен осыпается стих.
Всего мне дороже на свете
Шуршание листьев моих…

Рука с рукой по тонкому лучу
К надзвездным рощам, сердцем снова дети,
Пойдем и мы… Ты видишь, я хочу
Всё взять с собой, чем так пылал на свете.

Другой любви приснятся наши сны,
Но ей иной захочется печали,
А мы с тобой на мутный снег весны,
На память тела всё бы променяли…

Пусть нет ни молодости наяву,
Ни листьев, осыпающих ступени, —
Сюда, сюда, на дикую Неву,
Свободные и горестные тени!

За дороги твои, за березы,
За ворон и косые дожди,
За нежданные сердцу морозы
И за розовый день впереди,
За безжалостность солнца земного,
За бессонную ночь у огня,—
На, возьми мое сердце и слово —
Всё, что лучшего есть у меня!

Белый камень. Голубое море,
Всюду море, где ты ни пойдешь.
На стеклянной двери, на заборе,
На листве — слепительная дрожь.

Здесь знавал я каждый пыльный тополь,
Переулок, спуск или овраг, —
Давний брат мой, гулкий Севастополь,
Синий с белым, как старинный флаг.

Вход на рейд. Буек в волнах и вышка.
Вот уж близко. Пена за кормой.
Посмотри — ныряющий мальчишка
Расплылся медузой под водой.

Отставной матрос зовет, смеется,
Вертит желтой дыней: «Заходи!»
Запевают песню краснофлотцы
С бронзовым загаром на груди.

Там, где руки дерево простерло,
Где за стойкой синие глаза,
Вместе с сердцем обжигает горло
Ледяная мутная «буза».

А когда идешь приморским садом,
Кажется, что в воздухе сухом
Весь мой город пахнет виноградом
И одесским крепким табаком.

Если дождик барабанит в крышу
В беспокойной северной тоске,
Книгу выпустив из рук, я слышу,
Слышу эту соль на языке.

И тогда мне хочется уступки
Самым дерзким замыслам своим.
Что найду я лучше белой шлюпки
С мачтою и кливером тугим?

Здесь на стеклах в дождевом узоре
Я морскую карту узнаю.
Стоит мне закрыть глаза — и море
Сразу входит в комнату мою.

Хорошо, что в море нет покоя,
Хорошо, что в самый трудный год,
Где б я ни был, синее, живое,
Старый друг — оно за мной придет!