Владимир Галат - Запах берёзовых почек

Тесно им со мною, свежим мыслям.
Улетают, не достать рукой,
лишь мечтами… по завидным высям.
Я – как осень золотистым листьям
раздаёт рябиновые кисти —
отдаю им собственный покой.

Звёзд мерцание тому виною.
Их далёкий неумолчный зов
слышу часто, но какой ценою:
по счетам – расплатой неземною.
Но дорогой солнечного зноя
полететь, наверное, готов.

Нам бы крылья – хочется поближе,
облаком клубимся взаперти.
Настоящее – всегда чуть выше:
выше смысла, голубей на крыше.
Может, это несколько возвышенно,
но возвысить кто нам запретил?

И в загадке этой нескончаемой
разобраться не хватает сил.
Странно я живу. Но не случайно —
если радость – радуюсь печально,
а грущу несносно и отчаянно,
словно… и не жил, и не любил.

Он сидел и молчал.
Рядом пили и ели.
На зловещую тьму
падал красный закат.
В эту вещую ночь
спать уже не хотели
ни Иуда, ни Левий,
ни Понтий Пилат.

Стук тяжелых сапог —
подхватили, избили.
Непонятный допрос,
разговор ни о чем.
Осенило давно:
за него заплатили.
Да, те самые тридцать —
Иуды плечо.

Его споро распяли,
а он улыбался,
и растерянно думал,
и всем все простил.
Взмах копья – жизни звук
навсегда оборвался.
Кто-то с неба увидел,
слезу уронил…

Да услышит, кто хочет,
увидит и зрячий:
его вечность забрала,
Но он где-то здесь.
Жаль, не даст нам ответа,
разгадки удачи.
Не нужна наша правда —
одна уже есть.

Повстречал однажды журавля
за кустом черёмухи душистой.
Миг! И растворился на полях.
Но явился гордый, голосистый!..

А за ним внезапно… белый конь,
даже и не конь, восторг лучистый!
То как дикий яростный огонь!..
То как пух летящий, серебристый!

…Где вы, люди, кони, журавли,
светлые и добрые на солнце?
Где ты, знак надежды и любви,
позабытый отзвук колокольцев!

Уж который год труба зовёт,
все свои дороги примечаю.
Мой рюкзак застёгнутый поёт:
– Где роса? Налейте вместо чая!

…Отодвиньте ваше домино —
запою ещё под барабаны!
Я найду своё Бородино —
где мои драгуны, где уланы?…

Дарю простору неба свой восторг души мятежной —
услышат звёзды чистый звук, кипучий и живой.
Слова мои не новые, всегда почти всё те же,
лишь новый поворот судьбы – у каждого он свой.

Дорога к звёздам длинная, но есть она, дорога!
У ветра разузнай о том, у облака спроси.
Она уже проложена от каждого порога,
бери с собой всё доброе, иди – пусть хватит сил.

Пусть Разума незримого сияют обереги,
и ждут, быть может, странные, но светлые дела.
Там радость – не знамение, не миг коварной неги,
а злобы нет – одна любовь счастливо расцвела.

Наверное, не зря летим во мраке бесконечном,
не зря заслуги прошлого лелеем и храним.
И в жизни нашей славной, но опасно скоротечной,
надеемся, что всё-таки… ведут дороги в Рим.

Прибегайте ко мне, звери,
как я вас люблю!..
Моя личная потеря,
то, что вам я не поверил.
А теперь открыл я двери —
каждый взгляд ловлю!

Прилетайте ко мне, птицы,
из далёких стран.
Расскажу вам небылицы,
голосистые певицы,
разрешите повиниться:
вновь – пустой карман!

Приходите ко мне, люди,
чаем угощу.
Поднесу вам сыр на блюде,
расскажу, что было, будет,
не судья вам – вы мне судьи, —
я вам всё прощу!

Небеса, меня вы ждёте —
рановато к вам…
Разве что на самолёте,
при последнем перелёте,
чарку водки поднесёте
к сомкнутым губам!

…На краю обрыва жалобно кричала,
второпях махала сломанным крылом —
белоснежной чайке было места мало,
боли было много в небе голубом.

Нежный ветер перья горестно баюкал,
прилетали птицы – верные друзья…
появились люди – не нашлось приюта,
как-то так случилось, что помочь нельзя.

…И скользила яхта вновь под парусами,
и казалось – вечность, как всегда, близка.
А большая птица с грустными глазами
вспоминала море, небо… облака.

…Даль звала заиндевелой веткой.
…Филин ухал, как новорождённый.
Герцог-дворянин, в одежде ветхой,
в ссылку уезжал, непобеждённый.

…Вспоминал Петра, балы, походы,
власти переменчивой уроки.
…Сзади суетились скороходы,
подбирая Меншикова крохи.

Надо жить
и бороться за жизнь
посерьёзней.
Годы красят нещадно
одной сединой.
Как от ветки рябины
ждут ягоды поздней —
так и я
жду чего-то
от жизни шальной.

Трудно – жить
и уже… ничему
не поверить.
Никому – ещё хуже,
но всё же живу.
Достучаться хочу —
заколочены двери.
От кого —
непонятно.
Помру – не пойму.

Улыбнётся…
насмешливо жизнь
улыбнётся.
Только что-то подбросит —
пошло на распыл!

Но я верю —
людская молва
отзовётся:
он, наверное, жил —
он ведь всё-таки был.

Ветер гонит листву
по намокшим дорогам,
дождь
уже не бодрит,
просто сводит с ума.
Вот и осень моя —
золотой недотрогой —
встрепенётся,
а завтра…
а завтра – зима.

…Важно проплыли тяжёлые жёлтые рыбы,
брызги утят разлетелись в притворном испуге.
Словно предчувствуя новые ветра порывы,
рябь серебристая била приветливо в бубен…

Тихо вздыхал и потрескивал лес добродушный,
пение птиц трепетало волшебно и звонко…
лист прикоснулся к щеке, незаметный, воздушный…
филин заохал, на миг обернувшись ребёнком…

…Светлое небо, пронзительно синее, чистое —
вспыхнув, погасла в истоме искра изумления…
Солнечный луч продолжение дня перелистывал,
не удержался и, крылья сложив, стал растением.

Он рисовал красавицу с веслом,
в косынке красной и с зрачком лучистым.
И помогал собрать металлолом,
чтоб поддержать коммуну трубочистов.

Страна его носила на руках.
Он эти руки вспоминает часто
за тот педагогический размах,
с которым шёл товарищ Луначарский.

Он и в раю ведёт незримый бой,
поёт, как широка страна родная,
А то, что жертвой пал в той роковой…
забыл. Кричит: – Не помню и не знаю!

…И пролетарий смолк и броневик,
«Аврора» спит. И что теперь имеем?
Что каждый настоящий большевик
конечно, прав, но мы ушли правее.

На качелях любви раскачались
простота мудреца и глупца.
Мы с тобой, вероятно, встречались,
я об этом твержу без конца.

Я тебя никогда не забуду,
хоть не видел тебя никогда.
Но, подобно апрельскому чуду,
ты – то ближе, то дальше всегда.

Этот дождь я, конечно, запомнил,
и сиреневый нежный прибой.
Неспроста осознать нелегко мне,
что придумал я нашу любовь.

Надо мною неслышно кружится
шлейф надежды… но слышу я стон,
и тревожный крик раненой птицы,
и неясной тоски перезвон.

Как началась моя Венеция, не помню,
с картины старой, в промелькнувшем витраже?
Но началась… и неожиданно легко мне
увидеть прошлое в случайном мираже.

Услышать песню гондольера удалого.
И сквозь бокал венецианского стекла
вдруг проступают смутно варвар из былого,
великий зодчий и бродяга без угла.

…Там Прокурации дворцы с Наполеоном
под запах кофе замедляют бег Фортуны.
И мавры с башни каждый час неугомонно
и отбивают, и… бросаются в лагуну.

За колоннадой Дворца Дожей величавой
встречает праздно зал Совета Десяти.
И Тинторетто с Веронезе… одичало
со стен взирая, приглашают подойти.

А Сан-Франческо делла Винья, церковь света?
А мост Риальто, откровение скульптур?…
Волшебный город, ты как малая планета
в своём смешении всех стилей и культур!..

…Плывёт Венеция… и голуби над аркой
под колокольный звон печальный пролетают.
И над порфиром площади Святого Марка
незримый гений Бродского витает.

Моя надежда за сплошным туманом,
в каких краях, не ведает никто.
А я за серебристым караваном
печальных звёзд, в потрёпанном пальто.

Устал любить и ждать, забыты крылья
на старом чердаке былых утех.
А тех, что словом неизвестным крыли —
прощаю вновь и вспоминаю всех.