Да и ты, моя гостья, иначе
Предстаёшь сквознякам мировым,
Мне кивая на Уткиной Даче,
По соседству с котлом паровым.
Остывает союз наш порочный,
За сумою сулящий тюрьму,
Не любовью, а связью побочной
Отступает в халдейскую тьму.
Навсегда, как и в детстве, загадка,
Вся — смешение света и тьмы,
Ты — в минувшем, где времени складка
Остывает, где грезили мы.
Так прости же меня и не сетуй!
Самый вздох обращается в пыль
Над стоячей полуночной Летой —
Ледовитой рекой Оккервиль.
1 декабря 1982, Уткина Дача
Что ж, не пора ль? Но что возьму с собой
Из рощ твоих? — Кошмар, опустошенье,
Голконду ужаса... Авгур слепой,
Тельцу творящий жертвоприношенье,
Не меньше ли несчастен и нелеп,
Чем я, с альковом путающий склеп?
Безумство, стыд, блаженство со слезой —
Вот опыта гнетущая изнанка.
Какою терпкою лозой
Ты нас поишь, Островитянка!
17 ноября — 5 декабря 1982, Уткина Дача
* * *
Нам света и воздуха дали взаймы
С лихвою в Твоём ателье —
Счастливые дети, страданием мы
Наш долг возместим на земле.
За милую душу (а, может быть, две?
Платон рассуждает о двух)
Учётная ставка твоя — голытьбе
Подспорье, творительный дух:
На ренту трудящимся жить не с руки.
К тому же, в меня ты влюблён —
Зато и проценты твои высоки,
Заоблачный Пигмалион.
Живое страдает — ты зверя во мне
Извёл, тунеядца избыл,
И боль, чтоб любимчик был счастлив вполне,
Сомнением усугубил.
Мне все твои ласки известны давно,
От них помрачилась душа.
Светло в твоём мире, лишь в душах темно —
Не этим ли жизнь хороша?
2-7 сентября 1982, 1995
* * *
Бездомен, потерян и слеп
Адам без Эдема.
Природа мертва, точно склеп,
Безвыходна дума.
К кому ностальгический вой
Во тьме обращаю?
Кто ведает плотью живой?
Пред кем я страдаю?
Пред кем, ужасающе гол,
Стою, как впервые, —
Весь — нерва трепещущий ствол,
Поля болевые?
Кем проклято тело — тюрьма
Грехов изначальных?
Страшны нам Твои закрома,
Великий молчальник!
5 декабря 1983
* * *
Не знаем и знать не будем,
Зачем, осмысляя прах,
Ты склянку цикуты людям
Поднёс на семи ветрах.
Ты дразнишь нас: самобранку
Потянешь за утолок —
И вывернешь наизнанку
Вселенную, как чулок.
Ты даришь нам из улова
Набрякших сомненьем звёзд
Двудомную совесть: слово,
Кусающее свой хвост,
И там, где вчера зефиры
Искали с тобой родства,
Сегодня — чёрные дыры
Остывшего естества.
Не жертвенного ли дыма
И впрямь ты алчешь, господь?
Зачем так неумолима,
Так неутолима плоть?
Клянём, поучаем, судим —
И чувствуем со стыдом:
Не знаем и знать не будем,
Куда мы во тьме бредём.
3-5 октября 1982
Река очистилась, но холодно. Зима
Своих высот не уступает.
Просторная и светлая тюрьма —
Край тучи, акватория, дома —
В негреющих лучах так весело сияет.
На этих пажитях не роскошь ли грустить?
Юдоль людская многоводна.
Вот шпиль над Петропавловкой блестит,
Вот стадо уток у моста гостит,
По ледяной воде распределясь свободно.
К чему тут новости? Адамов труд, прости.
Установился мир явлений.
Крепки екклесиастовы пути.
Потусторонней тени отвести
Не силится молвы усердствующий гений.
Всё в подражании, как древние твердят:
Суть творчества, любви и чести
И мира постиженье. Самый ад
Терпимее, когда его скрепят
Единством действия — во времени, на месте...
Весна не новую приносит благодать.
Спасибо ей! Она всё та же.
Как я люблю ее, не передать.
С тех пор, как дух мой начал увядать,
Всё сокровеннее ее возврат, всё краше.
8 марта — 7 октября 1982
Не всё ль в этой жизни было,
Что может судьба вместить?
Психею, что загрустила,
Не время ли отпустить?
Но нет, хоть полна копилка,
И переучтён итог,
Затягивается ссылка
Еще на один виток.
Терпи, хоть вконец приелись
Затверженные без нот
И кеплеров долгий эллипс,
И кориолисов гнёт.
А там — хула-хуп орбиты
В стоокую мглу стряхнёшь,
Все радости и обиды
Подателю их вернёшь,
Белково-астральной жиже,
Где бедствует естество,
Кивнёшь с порога... Всё ближе
Последнее торжество.
16 мая 1982
Лучшие мысли, ровесники дантовых дум,
В кухне поэта находят: он моет посуду.
Вывелись море и скалы, где, горд и угрюм,
Мнил его прадед великий: — Вовеки пребуду!
Только угрюмость осталась, а гордость ушла —
Или иною, невысокомерной сменилась.
Демократическая, кафкианская мгла,
Хлябь коммунальная — в те времена и не снилась.
Схвачены мы небывалой доселе игрой:
Фабулы нет, музы возгласов громких стыдятся.
Что-то умолкло в классической схеме. Герой
Гладит пелёнку, подмосткам оставив паяца.
Лучшие мысли — в вагоне, набитом битком
Бедами, горестями и враждой беспредметной,
В хмурой толпе — осеняют счастливца тайком,
Голос он слышит приветливый, шёпот заветный.
И проступает в убогом и страшном быту
Нечто щемяще-прекрасное, неназывное,
Будто в подводных садах, где, ступив за черту
Жизни, блуждает Садко, вспоминая земное.
20-21 апреля 1984, 1993
К ДЕЛЬВИГУ, НА УТКИНОЙ ДАЧЕ
1
В котельной, чуть мелодия изменит,
Само уединение — не впрок.
Беда непьющему! Он плащ наденет,
Скобу откинет, станет на порог.
Вспорхни над Охтой, ноев голубок!
Воздушною волной мой лоб заденет,
И углубится, оживёт лубок,
И пастушка с принцессою поженят.
Надеждой застарелая беда
Согреется. Благословляя муку,
В зловонный склеп сквозь грязную фрамугу
Участливая явится звезда
И с нею — пыл старинного труда
И оправданье милому недугу.
24-25 декабря 1982, У. Д.
2
Как итальянец, ежедневно фугу
Писавший, чтоб не унывать, — так мы
Лазурный берег вызовем из тьмы
Затем, чтоб беса посрамить и скуку
Убить, твою ленивую науку
Явить, свидетельствовать: нет тюрьмы,
Где нам чужое нужно брать взаймы
И душу невозможно вверить звуку.
В конечном счете, всякий труд — игра.
Так и сонет — прекрасная условность,
Обряд, аптечка смысла и добра,
Бинокль. Прописанная нам духовность
Не больше — пусть уймутся доктора —
В нас к вечному возобновит готовность.
5 февраля 1983, У. Д.
* * *
Елей и мёд — нашёптывать стихи,
Внушённые своим несовершенством.
Не разумом открылся нам обряд,
Который наши внуки повторят.
Душа жива наследственным блаженством,
Где ласточка хлопочет у стрехи.Звук правильный интимен, в нём — завет
И тяжба с собеседником небесным,
Которого назвать я не хочу,
Но лишь ему последнее шепчу,
С ним пребываю в единеньи тесном
(хотя его, пожалуй, вовсе нет).
Пусть нет его — он тешит нас игрой
Таинственной, бесцельной и манящей.
Едва заслышу — и в глазах темно:
Молитвенное, жаркое руно
Течёт в душе мелодией щемящей
И вещих звезд преобразует строй.
8 октября 1982, у дома Мурузи
В НОЧЬ СМЕРТИ ГЕНСЕКА
ВОЗВРАЩАЮСЬ В МОЮ КОТЕЛЬНУЮ
Ветер свистит, как нагайка,
Страшен в своей правоте.
Дух одиночества, чайка,
Льнёт к одичалой воде.
Видишь, туман багровеет,
Сжались теснее дома.
Девственным ужасом веет
Новая эта зима.
Где мы? Зачем эта птица
Так бесприютна в ночи?
Что с нами завтра случится?
Тише... ни слова... молчи...
Будущность, точно Джульетта,
Взявшись рукой за живот,
