– Очень мудро сказано. Достойно пера старика Канта. Хотя, по правде говоря, я бы ни за что не взялся повторить эту прекрасную фразу.
– Человек не обязан повторять то, что говорят другие люди, но никто не может ему этого запретить. Предлагаю выпить за вечные и неизменные человеческие права и обязанности.
Я почувствовал, что охотно вхожу в этот ужупинский поэтико-юридический азарт:
– Каждый имеет право выпить еще, – изрек я, – и никто не обязан уже не пить, если он еще не выпил, ибо никто не обязан иметь права, но каждый имеет право быть обязанным их иметь.
Альгис на полминуты задумался, потом пригубил стакан и сказал:
– Вам надо обязательно посетить Ужупис. Я приглашаю вас на стаканчик трауктине. У меня есть маленькая квартира на улице Ужупё и маленькая мастерская на улице Паупё.
– Спасибо, Альгис. Почту за честь.
– Смотрите, как красиво, – кивнул Альгис в окно.
В свете заходящего сентябрьского солнца мимо нас золотой лавой текла река, а над ней, в нежно-голубом небе высоко-высоко плыл на юг птичий клин.
– В конституции республики Ужупис говорится как раз о реках и птицах, – сказал Альгис.
– Наверное, там говорится о том, что реки имеют право течь, птицы – летать, а человек – любоваться тем, как текут реки и летят птицы, – предположил я.
– Вы почти угадали. Там сказано, что человек имеет право жить у реки, а река – протекать рядом с человеком. А еще – что с наступлением суровых зимних холодов человек имеет право улететь вместе с дикими гусями в далекие теплые южные страны.
– Очень красиво. И очень жаль, что так не написано во всех конституциях мира, – вздохнул я.
– О да! Но когда-нибудь, поверьте мне, люди напишут одну Настоящую Конституцию, – с чувством сказал Альгис, – и там будет говориться о цветах и о радуге, о восходах и о закатах, о бабочках и о дельфинах…
– Вы думаете?
– Я уверен. Конечно, это будет нескоро. Очень нескоро. Но это будет. Иначе – зачем жить?
Мы сидели с Альгисом до поздней ночи, цедили «Трейос Девинерис», пахнущий всеми лучшими вещами на земле, и упражнялись в составлении будущей Самой Лучшей Конституции Бытия. И чем больше мы пили, тем прекрасней получался ее текст.
За окном мчались огни ночных городов, крались черные с блестками, как антрацит, невидимые дали полей, мерцали платиной и янтарем гирлянды созвездий.
– Звезды имеют право заглядывать в окна поездов, а поезда имеют право лететь навстречу звездам! – кричал я.
– Невероятно точно! А каждый человек в поезде имеет право на свою звезду! – кричал Альгис.
– Гениально! А каждый поезд имеет право лететь… нет, не лететь… мчать! Да, мчать человека к его звезде!
– Архиверно! И звезды обязаны светить поездам…
– Вот-вот… Чтобы те мчали людей к звездам…
– …которые, в свою очередь, – продолжил я, икнув, – имеют полное и безоговорочное право заглядывать в окна поездов.
– Железная логика! – энергично мотнул головой, слегка покачнувшись, Альгис. – Потому что люди имеют право видеть звезды, к которым их мчат поезда.
Я еще раз икнул и почему-то добавил:
– По рельсам.
Альгис подумал, отхлебнул настойки и сказал:
– Которые имеют право быть параллельными…
В Вильнюс мы приехали рано утром, невыспавшиеся, но счастливые.
Я побывал в Ужуписе в гостях у Альгиса.
Побывал в знаменитом кафе «Родные стены». Видел табличку со всеми сорока пятью статьями ужупинской конституции. Узнал много нового.
Например, что «человек имеет право любить кошку и заботиться о ней». Или что «человек имеет право заботиться о собаке, пока один из них не умрет».
Я, конечно же, сфотографировался у Бронзового Ангела, символа Ужуписа.
Постоял на Бернар дин ском мосту. Поглядел на Гору Трех Крестов. Бросил монетку в бурную речку Вильняле, которая имела полное конституционное право течь мимо меня.
А потом я сел и написал вот этот вот самый рассказик.
Потому что любой писатель имеет право писать рассказики.
А любой читатель имеет право их читать.
Слава Богу – что не обязан…
В прекрасном городе Улан-Удэ все всегда встречаются у «Башки». Если ты вдруг потерялся, а это в Улан-Удэ практически невозможно, – иди, опять же, к «Башке». Спроси у прохожего: «Прохожий, где Башка?» – и иди в направлении, наотмашь указанном неунывающим бурятским прохожим. Все дороги в столице Бурятии Улан-Удэ идут к «Башке».
«Башка» – это огромная голова Ленина, наверное, самая большая в мире отдельно взятая скульптурная голова. Я лично таких бошек больше нигде-нигде не видел. Египетский сфинкс по сравнению с «Башкой» – престарелый мопс.
«Башка» похожа на мудрого неандертальца. Выражение лица у Ленина суровое. Ленин смотрит вдаль и словно бы хочет сказать: «Не нравится мне все это». Что «все» – неясно. Вообще «все».
«Башка» настолько велика, что привычная нам поэтика загаживания памятников голубями здесь не работает. Кропотливый, самозабвенно-героический труд всех голубей города Улан-Удэ остается практически незамеченным. Может быть, если бы в Улан-Удэ водились летающие страусы, они бы смогли слегка припудрить уланудинского Ильича. Но страусы не летают и в Бурятии их нет.
В Улан-Удэ можно встречаться и у других знаменитых мест, например, у колоннады, называемой «Санта-Барбара». Или у туманной романтической скульптурной композиции по кличке «Кама-Сутра». Но все же центр, пуповина города – «Башка».
С Зинаидой Васильевной Серых мы, разумеется, договорились встретиться утром у «Башки».
Мы с Зинаидой Васильевной, моей московской сотрудницей, приехали в Улан-Удэ в командировку на несколько дней. Было самое начало зимы. Солнечно и где-то минус семь-восемь.
За пару дней мы сделали все, что полагается. Отчитали лекции. Потом долго покупали Зинаиде Васильевне дубленку. Купили. И это были самые неприятные и трудоемкие дни в моем пребывании в Улан-Удэ: ненавижу магазины.
А на третий день, свободный, мы договорились съездить на Байкал (это где-то три с половиной часа на машине), а по пути заехать в знаменитый Иволгинский дацан, где в своем дворце сидит знаменитый лама Этигэлов. Тот самый, который в 1927 году добровольно ушел в нирвану, а через 75 лет, в 2002-м, при вскрытии саркофага обнаружилось, что лама остался нетленным. Везти нас должен был родственник Зинаиды Васильевны.
Дело в том, что покойный отец Зинаиды Васильевны был родом из Улан-Удэ и поэтому у нее в Бурятии куча родственников. Она здесь никогда не бывала, и вот подвернулась командировка. На двоих. Я поехал до кучи. Меня все время куда-нибудь то ли тянет, то ли влечет, то ли несет. И чем дальше, тем лучше. Такой уж я уродился.
Треть родственников Зинаиды Васильевны – русские, многие из старообрядцев, которых здесь называют «семейскими», другая треть – буряты, третья – полукровки. Смешанных браков в Бурятии очень много.
Сама Зинаида Васильевна явно унаследовала весь этот богатырский евразийско-сибирский букет. Кровь у нее термоядерная. Сама про себя она говорит так: «Во мне все свиристит и произрастает».
Приехав, она поселилась у своих родственников, а я – в очень уютной гостинице «Гэсэр». Гостиница прекрасная, душевная. Можно даже сказать, задушевная. Каждый вечер, часов в одиннадцать, когда я только-только начинал засыпать, раздавался телефонный звонок и печальный женский голос то ли умоляюще, то ли безнадежно вопрошал:
– Девушку не желаете?
– Нет, не желаю, – печально отвечал я и вешал трубку.
А через час-полтора, когда я снова только-только засыпал, раздавался новый звонок и тот же голос грустно заклинал:
– Массаж не желаете?
– Нет, не желаю, – скорбно отвечал я.
– А девушку? – тосковала трубка.
– Нет, и девушку не желаю. Дайте поспать, – умолял я.
– Да и спите, мне-то чо… А девушки-то хороши, ага?..
Я вздыхал и вешал трубку.
Раньше я думал, что это самое сибирское «ага?» – находка покойного Михаила Евдокимова, Царствие ему Небесное, и Васи из фильма «Любовь и голуби». Но в Бурятии я убедился, что «ага?» – реальность.
Покупаю сушеных омулей на уланудинском рынке. Омулей продает пожилая бурятка, удивительно похожая на свой товар:
– Вам омуля-то скока?
– Не знаю, штуки три…
– Так чо – штуки три-то? Штуки три-то – только мараться, ага?.. Берите кило, чо…
– А это сколько штук?
– Так, чо, штук десять, ага?.. Кружка-то пива под два омуля идет, ага?.. А чо?.. А пять-то кружек, это чо? С пяти-то кружек, доброму-то человеку и не пос…ать по-людски, ага?.. Берите два кило, чо…
Я взял десять омулей… Ага? А чо!
Их-то мы и жевали в машине по дороге на Байкал. Правда, омуль шел не под пиво, а под байки водителя. К «Башке» за нами подъехал троюродный дядя Зинаиды Васильевны на своих пегих от антикоррозийки жигулях начала восьмидесятых – и мы двинулись в путь.
Дядя – Петр Петрович Сухоруких, конкретный сибирский старикан лет семидесяти пяти, розовощекий, с бородой и васильковыми глазами, всю дорогу что-то рассказывал.
