Ознакомительная версия.
«Я знаю, что давно уже не там…»
Я знаю, что давно уже не там
Живу, где значусь,
где приштамповали.
По чьим-то нераспознанным следам
Петляю, мчусь —
к себе ли, от себя ли —
Всё на разрыв, да вот нигде, никак
Обосноваться,
хоть давно пора бы,
Но до того земные связи слабы…
Безбашенна
и на душе сквозняк.
Я исчезла, ушла,
я не сдвинулась с места,
Неразгаданным будь
ребус жизни моей,
Вся она – между строк
и в отсутствии жеста,
И в обманчивой неразличимости дней.
И чего же я жду,
загадав на удачу?
А ведь жду, раскалясь,
как спираль, добела,
В откровенность впаду – всё равно накосячу,
Не раздену души
до боса́, догола.
«Снегом заткано декабрьское окно…»
Снегом заткано декабрьское окно,
Но снаружи кто-то лунку продышал.
Чей-то глаз в ней просверкнул
так зелено —
Видно, мимо пьяный ангел пролетал.
Кто же кроме —
вдоль седьмого этажа?
По стеклу тихонько скрипнуло крыло,
Это знак,
и я лечу за ним, дрожа…
Вот и Небо, а привыкнуть тяжело.
Сидит у реки рыбак,
В море рыбак глядит.
Слышит – гудит волна
И поднимает смерч.
Море встает столбом,
И щерится, и рычит —
Одноголовый гад
И трехголовый змий,
В общем, дракон морей,
Небес поглотитель… Нас
Хвататель, глумитель, вор.
Но нас он не душит, нет —
На отмель кладет рядком.
Сидит у реки рыбак.
Холодно рыбаку.
Речь, река…
Всё о чем-то реку,
Всё схожу, всё сбегаю с ума.
Как волчица, присела к прыжку
Белозубая сука – зима.
Жженной охрой окрашен пейзаж,
Меловая разметка вокруг.
Что ж?
Сыграем с тобой дашь на дашь,
Начиная с касания рук.
Как надежда, волниста черта,
То есть линия стаи на юг.
Облетевших лесов немота
И предснежья невольный испуг.
Я живу на юру,
Нет деревьев на юре,
Нету мамы, нету папы,
Нету бабушки.
Нету дома в три окошка —
Из трубы колечки дыма.
Нет крылечка, нет дорожки
И меня, я помню, крошки,
Крошки – бант как вертолёт.
Я ощупываю воздух —
Не круглится головами,
Не топорщится плечами,
Пятипалостью не льнёт.
«На стене мои автопортреты…»
На стене мои автопортреты —
Символы, метафоры, сюжеты.
Вот лягушка —
я в царевны мечу,
Рядом лебедь —
здесь я при короне,
А себя я не очеловечу,
Если что – уткнусь лицом в ладони,
Я – свой портретист,
лишь я и вправе.
В зеркале тонуть страшней, чем в яви.
«Я заговор слов поневоле открыла…»
Я заговор слов поневоле открыла.
Доселе мечусь в их дурном хороводе,
Меня схомутать из них каждое в силе.
Единственный выход —
в словесной породе
Исчезнуть, явиться, стать формой словесной,
Не ждать от них милости или подвоха,
Нырнуть в их поток безымянной, безвестной,
В извивы просодий…
и, право, неплохо.
Я так люблю,
ибо сие нелепо,
А лепое —
оно не для меня.
Живу сквозь пламя,
ярко так, что слепо,
Так ярко,
что подбавь ещё огня.
В нём воедино
сплавятся детали,
Подробности, узлы,
углы, края…
Родивших нас,
их закалили в стали,
До нищего
взрастили бытия.
Я счастлива,
ибо сие нелепо,
И чем нелепей,
тем светлей стезя.
Живу сквозь пламя
яростно и слепо,
Так яростно,
что яростней нельзя.
«Ты весь облокотился на Европу…»
Ты весь облокотился на Европу,
А я – облокотилась
на ничто,
На диво оба не сдаем позиций
И на двойном портрете круглолицы,
Ну ты – понятно,
а вот я почто?
Твоя дорога перпендикулярна,
Я ж под гору, а все твержу, что гарно,
И вместо «караул»
кричу «ура»,
Тебе (исколесил ты пол-Европы)
Уже рукой подать до Пенелопы,
А ты мне эсэмэски шлешь с утра.
Свечей моих лес —
он всё выше и чаще.
Я в нём, ты ко мне,
значит – встреча в лесу.
Затеплим макушки
еловые, слаще
Запахнет смола,
задрожит на весу.
Пенёк, самобранка…
Да что со мной? Брежу?
А впрочем,
в канун я всегда не в себе.
Ведь завтра Сочельник —
нажарю, нарежу,
Накрою на стол
и спущусь к голытьбе
Кошачьей, голодной —
всё твари Господни.
День бег ускоряет,
спешит к Рождеству.
Вертепные театры
повсюду сегодня.
Год минул… и замер.
Готов к торжеству!
Кентавры гульбищ,
снов единороги…
И честь, и нечисть —
все сошлось в итоге
К предновогодью.
Крошки-циркачи
Жонглируют то кольцами метели,
То мечут в небо белые мячи…
Мы разом друг на друга посмотрели,
Друг друга не узнав —
все альбиносы,
Все белолицы и снежноволосы.
Дракон нам гадок,
трехголова выя,
Нас защищает только мимикрия.
1
Дом дней моих
мне надоел,
Дом дней чужих
облюбовал,
Принес из школы
белый мел
И небо им
заштриховал.
Февраль. Метель —
к волне волна,
Изгиб изыскан,
в меру крут…
Что за фонарики со дна —
То вспыхнут,
то опять нырнут,
То шлют привет,
то просят SOS.
Что мне до них?
Я в доме дней,
Хоть снег его почти занес,
Но мне светло,
мне все светлей.
2
Где дом,
откуда дни уходят в ночь?
Уходит жизнь —
помочь ничем, никто помочь…
Мой дом и жизнь, естественно, моя,
Она была рекою по края.
Всё отражала,
всё в себя брала,
Была большой,
теперь совсем мала,
По щиколотку.
Не гляжу на дно.
Быть может нет его,
но всё одно.
Оно – предчувствие,
оно – мой страх в ночи.
Со мною рядом стоя, помолчи.
Слова – они дорога,
не обрыв.
Молчу и я, всё от себя сокрыв.
Березы – роща —
белоствольный дождь,
Многоугольник молнии.
Начало
Чего?
А, как всегда, конца.
Еще в листве,
как в свежей позолоте,
Весь город.
Я секунды берегу.
Предощущенье запиваю кофе
Таким – чернее черного,
Контрастом с короткой белой ночью
дорожа.
Было, было и прошло —
все проходит.
Плачьте, бренные,
и я с вами плачу.
Утешением звучит
«будет, будет».
Быть-то будет,
но не то, не такое.
Мне новье – петлей петля.
Жмет. Шершаво…
Кто за новое? —
Господь? Неужели?
От безумья своего
разрешилась
вереницею словес и словечек.
Отлетают, тают, тают…
вовсе нету.
Я с последними в хвосте
умолкаю…
«Не всё, что черное, то вьется…»
Не всё, что черное, то вьется,
Не всё – вороны.
Как никогда, мне так смеется
За все уроны.
Отполированная яшма
Пруда в оправе,
Что отразишь ты и что дашь мне
В последней славе?
«Смерть прошла, а жизнь нейдет…»
Смерть прошла, а жизнь нейдет,
Новенькая, ладная.
Вот стою, как идиот,
Боль в груди надсадная.
Как и где? И почему?
Жду, стою потерянно.
Всё я мерил по уму,
А душа немерена.
Нетерпение саднит,
В узел стисну нервы я.
Знак – изжить комок обид —
Вот заданье первое.
«Эта ярость, топящая льды…»
Эта ярость, топящая льды,
Непритворна,
увы, непритворна.
Эта буря в стакане воды
Укачает неистовей шторма,
Хоть и моря-то в нём
на вершок,
Так откуда, откуда, откуда
Расставанье,
беспамятство,
шок,
А потом примирения чудо?
Ель у пруда,
как щука на хвосте,
Сидит и мыслит,
и ветвями дышит.
В чешуйчатой еловой красоте
Зимы грядущей
приближенье слышит.
Верховный час ее – один в году,
Ей ангел полночь
продудит в дуду.
«Снег добрался до нас, имяреков…»
Снег добрался до нас, имяреков,
Сетью, густо —
ловец человеков.
Я попалась
и знаю, что время,
Но когтисто житейское бремя,
И в клочки раздирает нутро.
Намозолило,
душу всосало,
Сколь ворон надо мной ни летало,
Всяка в руку роняла перо.
Лишь из боли и огня
Жизни волчья западня.
Ты – огонь, а я есмь боль.
У огня сурова роль:
Пламя, слившись в монолит,
Иссечет и исцелит
Дряблость тела и души…
А теперь – садись, пиши,
Чтобы жесткое стило
Кривду к истине свело.
«Так было, ты лечил меня, лечил…»
Так было, ты лечил меня, лечил…
И жить учил.
Не вылечил,
Но так в себя влюбил…
А я меняла ночи на стихи…
Да, молода была.
Еще горда была.
Как странно – жизнь прошла,
Верней – проходит,
Так наутек,
Лишь пятки лет сверкают под луной,
Ведь с солнцем все покончено уже.
Я здесь,
А там за океаном – ты.
Ознакомительная версия.
