Василь Махно - Поэт, океан и рыба. Стихи

Голубь нью-йоркский летит над Бродвеем.
Хануки свечи сияют евреям.
Брайтон скупает водку и чай.
Вновь Рождество — три царя — полицейских
проблеск мигалок, что звезд Вифлеемских.
Вновь распродажа и снова печаль.

Вспорота ревом пожарных и скорых
тишь что сравнима с листом приговора
белым — лишь чаячьих букв череда —
или с налипшим на зонтики снегом.
В чайной нежданно встречаешься с беглым
словом погреться зашедшим туда

Зябко еще с декабря небоскребам
как на скамье подсудимых — всем скопом —
словно святым Николаям всех стран
схожим с подушками и с леденцами
в сахарной пудре — и с теми дарами
в святки что прячет колядник в карман

Можно пройтись — в самом деле — с пророком
по-над сугробами по-над Нью-Йорком
по-над Джуринкой[1] и в ней пескарьём
вместе со снегом у берега талым
знаемой чахлым шиповником тайной
и на колядках нажитым рублем

Пришлым в Нью-Йорк православным мирянам
колядовать в Офф-Бродвее с Вирляной[2]
не до Бродвея им здесь и снегов
длиннобудылых всех зданий соседних
саксов тромбонов серебряных медных
всяк восвояси убраться готов

Можно с собой прихватить — в самом деле —
слов чьи составы на Брайтон слетелись
кухни еврейской — гефилте фиш
черной икры — оренбургских пуховых
и как поэзию прозой сухою
пересказать эту стылую тишь

Старой знакомой зима по Бродвею
бродит где вещи вовсю дешевеют.
Весь в ожидании снега Нью-Йорк
частная жизнь засветилась огнями
слов никаких и не нужно меж нами
а над Младенцем — ухо и рог

в городе в коем сливаются джаз и помои
свора бездомных псов деревья и клумбы омочит
рыжая сука разгонит голубей и зрителей запоздалых
отвислые титьки втянет и вытянет лапы
музыка с черного входа и застоявшийся запах —
я среди площади — и лишь эхо гуляет по залу

этого театра — он прилег себе сытым бульдогом —
и суку-дворнягу площадью целой одолжил —
Богом прощенный и вовсе им в сентябре оставлен
просто бухой — забулдыга впавший в сон захолустный
в городе — кроме джаза — занятия есть и получше —
свидетели Иеговы — активисты «Просвиты»[3] — сектанты

музыка города в клапане бьется сердечном
всех его улиц расклад ею краплен и мечен
может украден у дующих пиво по подворотням
и у гудящих в крутых до утра ресторанах все ночи
шпарит она и по миске собачьей и по трубе водосточной
и согревает площадь опереньем наседки и плотью

рыжую суку прикормила бомжиха с баяном
раздувает меха словно легкие и орет полупьяно
долго кашляет и собаке служить подает команду
я забываю что музыка сделавшись ходким товаром
этому городу больше не верный друг и товарищ
но ведь бомжихе с псиной чем-то кормиться надо

я забываю каким ангорским мехом и лисьим
за музыку эту и бабье лето мы расплатились —
серебром почерневшим и дорогими вещами
«Пятый» троллейбус — дуга слетела — пропала тяга —
женщина за рулем — остановка в потемках — ватага
встреча с которой тебе хорошего не предвещает

я забываю про спетость общажного братства
мешанину разлук — доводящую до разврата —
легкого флирта — как вермута вкус и джина —
наши курящие споры — никто ни пред кем не виновен —
музыка эта по городу разносится будто новость
и я по бокалам ее разливаю неудержимо

я забываю свои стихи и даже их адресатов
поезд в Казатин — нолёвка — строй в казенных бушлатах
и на стене караулки надпись из букв огромных
«дембель неизбежен» — и про Афган песчаный
значит ничто не вечно кроме прощаний
и кто-то в письме с гражданки нет-нет о тебе да и вспомнит

я забываю как музыка города на Фабричной[4] являлась
сводом законов по-своему музыкального криминала
и пацаны привыкшие жить сообразно с ними
останавливали в темных углах фраеров и фраерш
и — на косяк и ширку — мигом их обобравши
фиксами посверкивали и ножичками выкидными

я среди площади стоя хочу обнять этот город
хочу тебе эту музыку передать из рук своих гордо
хочу кентов повстречать в «Музе»[5] — тамошний лабух
сунет тебе в карман свой сборник новых творений
и кофе закажет серой попахивающий горелой
в последние годы он пишет как курица лапой

я на площади стоя — поджидаю «Западный ветер»[6]
обещавший сюда вернуться — как памятник в бронзу одетый —
все четверо встанут в ряд не по алфавиту и не по росту
а ушлая молодежь поменяет «Козу»[7] на «Корову»
я хочу чтоб мы стали их джазом и рок-н-роллом
вместе с Бруклинским мостом

течет времен воздушная река
лук с лирой — их как женщину рука
ласкает — запирал на три замка

дороги на ночь — шороха одежд
золы — сплетя узлы — усни промеж
или следи из-под прикрытых вежд:

за теми приносящими дары:
сухие стебли — горние миры —
рыбешки плавничок песок икры

припомнишь детства золотой оплот:
незримое тепло паук плетет —
и пчелку липкую которой подметет

пути злой ветр — и время невзначай
как божий странник спички — подбирай
и перстни звякают и остывает чай

вся болтовня про прошлогодний снег
про ключарей ворота и побег
трубу и бычий рог и кто стратег

сей замыкает анабазис зим
промедливая запахом: бензин
всласть прожигает воздух — шерсть козы

снега напоминают — сходни драм
разбито войско — корчится от ран
король — их бог — актер что отыграл

растенья сада у залетных флор
расспросят про дороги и простор
про струи воздуха чей молчаливый хор

занес и их язык в словарь хазар
что пахнет морем и песком — и
запахи мгновенные как сад

и не уменьшишь этот скудный скарб
творенья мира из картонных карт
прозрачного как темя родника

а сосчитав все спицы в колесе
времен — не раз — по сорок и по семь
свершилось все — и беспредельна сеть

10 поэтов
заявленные в программе
читают стихи
для 10-х слушателей может для 100

звучит симфония языков:
украинского с эротичными вскриками скрипки
порхают льняные звуки арабского
бухают в груди маршевые ритмы немецких барабанов
стекает слюной джазовый тромбон английского
гобой перемалывает в своем животе испанский выговор
галантный саксофон французского пробуждает сексуальные грезы
дозревающих девок

дирижера нет
и оркестр немного сбивается с ритма

переводы — отвратные
ибо сделаны в спешке
организаторам
как всегда не хватает времени

еще 10 поэтов которые будут читать завтра
слушают тех 10-х что читают сегодня
и от усталости зевают
думают о пиве о местных девках
о курсе валюты
о нескольких поэтессах приехавших на фестиваль
и с сожалением отмечают что возраст женской поэзии
неуклонно приближается к пенсионному
а о чем может писать женщина после климакса?

увы молодых ахматовых — сильвий плат — ан бландиан[8]
на фестивали еще не приглашают
очевидно ждут пока состарятся
что ж в этом есть своя логика

в стране где проводится нынешний
экономический кризис
поэтому по гостинице шныряют тараканы
а в ресторанах престарелые официантки
особых симпатий не вызывают

поэты дарят поэтам свои книги
зная что никто их никогда не прочтет
ибо нельзя знать все языки мира
оттого подобное действо напоминает
разговор глухих и слепых
после разрушения Вавилонской башни

о, наконец-то читает последний из сегодняшней программы
скоро ужин

и можно будет поговорить о поэзии
на которую не вылавливается рыбка местных слушателей
ибо все они решают финансовые проблемы
по мобильным телефонам

зал всякий раз пустеет:
кто выходит на перекур
кто попить пива
а кто подремать в гостинице

черная дыра поэзии
сжимается от количества стихов
чтобы поглотить
— и это смешнее всего —
саму поэзию
которая с недавних пор обслуживает самих поэтов
словно престарелые официантки в ресторане
давно не интересующие мужчин

формула поэзии
записывается так 10 + 10 = 0

хотя как утверждают математики ноль является едва ли не наиважнейшим
числом
в математических расчетах

и его черная дыра содержит такую энергию
которая способна поглотить самое себя

как мифический змей
пожирающий собственный хвост
и формой тела своего создающий магический круг

из которого выхода нет