Глухая полночь. Слабый огонёк
Сквозь мрак ночной едва пробиться мог.
В покоях Лары тишина, и вдруг
Раздался где-то приглушённый звук,
Невнятный стон, тревожный голос, крик,
И вопль ужасный слуха слуг достиг.
Всё смолкло. Слуги, подавляя страх,
Кто со свечой, кто с факелом в руках
Бегут, мечи хватая второпях.
Как мрамор, на котором он лежал,
Как лучи луны, что на лице играл,
Был бледен граф. И рядом с ним в углу
Меч полуобнажённый на полу.
Какой же сверхъестественный испуг
Оружье выбил из железных рук?
Недвижен Лара, брови сведены,
И вызов, и гроза воплощены
В лице застывшем. На его губах
С угрозой яростной смешался страх,
Отчаянье, проклятье гордеца,
И в мёртвой маске бледного лица
Сквозь лёд бесчувственного сна
Отвага гладиатора видна.
Вот подняли его, несут. И вдруг
Он глубоко вздохнул и что-то вслух
Пробормотал, в бескровной коже щёк
Затеплился румянца огонёк.
И веки дрогнули. Блуждает взгляд.
Он что-то говорит, слова звучат
Отчётливо на языке чужом
И непонятны никому кругом.
А тот, кто должен был их смысл понять
Не слышал и не мог их услыхать.
Паж подошёл. Он смысл тех слов постиг,
Но всем понятно стало в тот же миг
По искажённому лицу его,
Что им не объяснит он ничего.
Казалось. Паж ничуть не удивлён,
И низко наклонясь над Ларой, он
На том же языке заговорил,
Как будто для него язык тот был
Родным. Так ласково звучал ответ,
Что Лара смог бы отогнать свой бред,
Будь только бредом всё, что сталось с ним -
Нет, бред с таким мученьем не сравним.
Что ж это было? Явь иль страшный сон?
Но даже если помнил это он,
Всё утаил, и лишь настал рассвет
Он снова бодр, и ни намёка нет
На ужас ночи. Вновь шаги верны.
Ни поп ему, ни лекарь не нужны,
Ни стал он ни задумчивей, чем был,
Ни веселей, а время проводил
По-прежнему, и если час ночной
Его обуревал глухой тоской,
То он легко скрывал её от слуг,
Но слуги не могли забыть испуг,
И не противясь страху своему,
Боялись в зал входить по одному,
Вдвоём едва решались. Их теперь
Пугало всё. И скрипнувшая дверь,
И взлёт нетопыря в углу глухом,
И полосы тумана за окном,
И свет луны, дробящийся в окне,
И шорох гобеленов на стене,
И тени от готических столбов,
И даже эхо собственных шагов,
Всё жутким становилось в час ночной,
Едва сгущался сумрак над стеной.
Напрасный страх. Всё, что стряслось тогда
Не повторилось больше никогда.
Забыл ли вправду Лара всё, как сон,
А может, только притворялся он,
И удивленье слуг сильней, чем страх:
Ни в жестах Лары, ни в его глазах,
Ничто-ничто не говорит о том,
Что страшный бред ещё гнездится в нём.
Да было ли всё это? Или сон,
Что бормотал слова чужие он,
Что поднял всех той ночью дикий крик,
Что сердце Лары замерло на миг?
Но разве не его ужасный взгляд...
Как? Он забыл, а все ещё дрожат?
А может быть, молчанье говорит,
Что память глубже слов, что в сердце скрыт
Неизгладимый ужас, а видны
Лишь следствия причин, что столько темны.
Видны? Нет, с ним не так, и внешний страх
Он тоже скрыл: есть мысли, что в словах
Н выразить - пока душа жива,
Мысль душит нерождённые слова.
Он непонятной личностью своей
И привлекал, и отвращал людей.
Но имя Лары поминал любой,
Кто с порицанием, кто с похвалой.
Ведь даже тем, что о себе молчал
Досужим толкам пищу он давал.
Кем был он где-то? Знатен род его,
И он вошёл в их круг. Но у кого
Спросить о нём, кто сможет дать ответ?
Он человеконенавистник? Нет.
С весёлыми он весел, но порой
Казался смех его насмешкой злой
Скользнувшей по губам, но хоть бы раз
Смех заиграл в зрачках суровых глаз.
В них иногда светилась доброта.
Как видно. Не совсем душа пуста,
Но вдруг, боясь раскрыться, он смолкал
На полуслове, словно упрекал
И презирал себя за тот порыв,
Когда хотел, о гордости забыв,
Рассеять опасенья у того,
Кто не решался уважать его.
Став своего же сердца палачом,
Уничтожал всю нежность Лара в нём,
И только ненависти научил
Себя за то, что прежде так любил.
Так презирал он всех и всё подряд,
Как будто бы прошел сквозь самый ад,
Как будто в бренном мире гостем был,
Бездомный дух, лишенный мощных крыл!
В мир мрачных впечатлений погружен,
Опасностей искал повсюду он,
Случайно (и напрасно!) уцелел -
То рад был этому, то вдруг жалел...
Любить способный больше, чем любой,
Рожденный нашей грешною землёй,
В мечтах о лучшем - истину саму
Он обогнал... Но зрелому уму
Пора платить за то, что столько сил
Он в юности на призрак погубил,
И пламя титанических страстей
Сжигало вехи всех его путей.
В жестоких грозах внутренних тревог
Он чувства лучшие сберечь не мог,
Но не хотел понять свою вину:
Он лишь природу упрекал одну,
Считая камнем на душе своей
Плоть, что достойна лишь кормить червей.
И перепутав зло с добном в себе,
Свою он волю приравнял к судьбе!
От эгоизма общего далёк,
Всё уступить другим легко он мог,
Но в этот миг руководили им
Не долг, не сострадание к другим,
Он рад был своенравной мысли той,
Что сделать т а к не мог никто другой!
Но та же мысль могла его толкнуть
В иной момент и на преступный путь:
Коль мысль такая превратилась в страсть -
То всё равно взлететь или упасть,
Добрее добрых быть иль злее злых,
Чтоб только отличаться от других.
Но разум был как лёд. Недаром он
Вдали от мира поместил свой трон
И сверху наблюдал, как жизнь течёт -
Ах, если бы и кровь была как лёд!
И горем не горела бы она,
Всегда б текла ровна и холодна.
Но Лара шёл с людьми, путём людским,
В словах, в делах подобен был другим,
Не нарушал обычаев ни в чём:
Он сердцем был безумен, не умом,
И редко позволял себе сказать,
То, что могло кого-то раздражать.
Со всеми ровен, холоден ко всем,
Сам душу не раскрыв ни перед кем,
Он знал искусство, данное судьбой,
Запечатлеться в памяти чужой.
Внушал он не любовь, не гнев, не страх,
А то, чего не выразить в словах.
Но кто с ним хоть немного был знаком,
Тот постоянно вспоминал о нём.
Слова, небрежно брошенные им,
Навек врезались в память всем другим,
И волею неведомо какой
Мгновенно проникал он в ум чужой,
И словно призрак поселялся там...
Теперь о нём нельзя не думать вам:
Враждебно, дружелюбно, всё равно!
Всё ваше существо подчинено.
Для вас его душа - сплошная тьма,
И не понять, в чём власть его ума,
И вы не в силах дать себе отчёт,
Какая сила вас к нему влечёт -
Но эту цепь никто не мог порвать:
Не позволял себя он забывать.
Был праздник в замке Ото. Как всегда
Весь цвет округи съехался туда.
Среди други и Лара приглашён:
Он знатен, гость желанный в замке он.
Огнями блещет пиршественный зал,
Под сводами гремит беспечный бал,
Кружит в весёлом танце красота,
И грация с гармонией слита,
И души, словно руки, сплетены,
И лица изнутри озарены,
И старость улыбается светлей,
Припомнив беззаботность юных дней,
А юность ловит счастье всей душой,
Забыв на миг о бренности земной.
И Ларе, если взгляд его не лгал,
Понравился весёлый шумный бал.
К пилону прислонившись, граф следил
За танцем, полным юности и сил,
В раздумье провожал глазами он
Красавиц, что мелькали меж колонн,
И, видимо, не замечал того,
Что чей-то взгляд преследует его.
(Он не стерпел бы дерзости такой)
Но вдруг он обернулся. Тот чужой
Смотрел в упор - зловещий мрачный вид,
За Ларой неотсутпно он следит...
И взгляды встретились. Допрос в одном,
Другой зажёгся бешеным огнём
