1949
Николай Асеев
Синие гусары
1
Раненым медведем
мороз дерет.
Санки по Фонтанке
летят вперед.
Полоз остер —
полосатит снег.
Чьи это там
голоса и смех?
«Руку на сердце
свое положа,
я тебе скажу:
— Ты не тронь палаша!
Силе такой
становясь поперек,
ты б хоть других —
не себя — поберег!»
2
Белыми копытами
лед колотя,
тени по Литейному
дальше летят.
«Я тебе отвечу:
— Друг дорогой,
гибель не страшная
в петле тугой!
Позорней и гибельней
в рабстве таком,
голову выбелив,
стать стариком.
Пора нам состукнуть
клинок о клинок;
в свободу сердце
мое влюблено».
3
Розовые губы,
витой чубук,
синие гусары —
пытай
==судьбу!
Вот они, не сгинув,
не умирав,
снова
собираются
==в номерах.
Скинуты ментики,
ночь глубока;
«Ну-ка, вспеньте-ка
полный бокал!
Нальем и осушим
и станем трезвей:
— За Южное братство,
за юных друзей».
4
Глухие гитары,
высокая речь…
Кого им бояться
и что им беречь?
В них страсть закипает,
как в пене стакан:
впервые читаются
строфы «Цыган».
Тени по Литейному
летят назад.
Брови из-под кивера
дворцам грозят.
Кончена беседа,
гони коней.
Утро вечера —
мудреней.
5
Что ж это,
что ж это,
что ж это за песнь?
Голову на руки
белые свесь.
Тихие гитары,
стыньте, дрожа:
синие гусары
под снегом лежат!
1927
Иван Бауков
«Это я придумал соловья…»
Это я придумал соловья,
Чтоб вздохнула милая моя;
Чтоб когда ей станет тяжело, —
Пусть она пройдет через село,
Где так часто мы встречались с ней,
Где поет веселый соловей,
Где шумит высокая трава,
Где всегда живут мои слова.
Соловей их знает наизусть…
И спадет с лица любимой грусть,
И вздохнет любимая легко,
Станет близким слово «далеко»,
Потому что в роще соловей
Ей напомнит о любви моей.
Это я придумал соловья,
Чтоб вздохнула милая моя.
1945
Александр Безыменский
Партбилет № 224332
Весь мир грабастают рабочие ручищи,
Всю землю щупают, — в руках чего-то нет…
— Скажи мне, Партия, скажи мне, что ты
ищешь? —
И голос скорбный мне ответил: — Партбилет…
Один лишь маленький… а сердце задрожало.
Такой беды большой еще никто не знал!
Вчера, вчера лишь я в руках его держала,
Но смерть ударила — и партбилет упал…
Эй, пролетарии! Во все стучите двери!
Неужли нет его и смерть уж так права?
Один лишь маленький, один билет потерян,
А в боевых рядах — зияющий провал…
Я слушал Партию и боль ее почуял.
Но сталью мускулов наполнилась рука:
— Ты слышишь, Партия? Тебе, тебе кричу я!
Тебя приветствует рабочий от станка.
Я в Партию иду. Я — сын Страны Советов.
Ты слышишь, Партия? Даю тебе обет:
Пройдут лишь месяцы — сто тысяч партбилетов
Заменят ленинский утраченный билет.
1924
Яков Белинский
Стихи расстрелянных поэтов
Стихи расстрелянных поэтов
во тьме гестапо или гетто
еще не собраны томами,
они гвоздями и ногтями
на штукатурке смертных камер
вкось нацарапаны коряво
и растекаются кроваво.
Поэтов записные книжки,
что сохранили запах гари,
тираж завышен был не слишком —
в одном
бессмертном
экземпляре…
Но, как трава меж плит бетонных
иль разрывая их поверхность,
в мир прорастают ваши стоны,
ваш гнев и ярость, долг и верность.
Сквозь в рты затиснутые кляпы,
сквозь двери плотные гестапо,
сквозь толстый камень моабитов —
вы к нам дошли, вы не забыты,
поэтов праведные судьбы.
Всему свои приходят сроки.
Давно истлели ваши судьи.
Живут бессмертных песен строки.
1960
Валентин Берестов
Сердцевина
Как-то в летний полдень на корчевье
Повстречал я племя пней лесных.
Автобиографии деревьев
Кольцами написаны на них.
Кольца, что росли из лета в лето,
Сосчитал я все до одного:
Это — зрелость дерева, вот это —
Юность тонкоствольная его.
Ну, а детство где же?
В середину,
В самое заветное кольцо,
Спряталось и стало сердцевиной
Тонкое смешное деревцо.
Ты — отец. Так пусть же детство сына
Не пройдет перед тобой, как сон.
Это детство станет сердцевиной
Человека будущих времен.
1954
Виктор Боков
«Отыми соловья от зарослей…»
Отыми соловья от зарослей,
От родного ручья с родником —
И искусство покажется замыслом,
Неоконченным черновиком.
Будет песня тогда соловьиная
Будто долька луны половинная,
Будто колос, налитый не всклень.
А всего и немного потеряно —
Родничок да ольховое дерево,
Дикий хмель да прохлада и тень!
1954
Константин Ваншенкин
Сердце
Я заболел. И сразу канитель:
Известный врач, живущий по соседству,
Сказал, что нужно срочно лечь в постель,
Что у меня весьма больное сердце.
А я не знал об этом ничего.
Какое мне до сердца было дело?
Я попросту не чувствовал его,
Оно ни разу в жизни не болело.
Оно жило невидимо во мне,
Послушное и точное на диво.
Но все, что с нами было на войне,
Все сквозь него когда-то проходило.
Любовь, и гнев, и ненависть оно,
Вобрав в себя, забыло про усталость.
И все, что стерлось в памяти давно,
Все это в нем отчетливым осталось.
Но я не знал об этом ничего.
Какое мне до сердца было дело?
Ведь я совсем не чувствовал его,
Оно ни разу даже не болело.
И, словно пробудившись наконец,
Вдруг застучало трепетно и тяжко,
Забилось, будто пойманный птенец,
Засунутый, как в детстве, под рубашку.
Он рвался, теплый маленький комок,
Настойчиво и вместе с тем печально,
И я боялся лечь на левый бок,
Чтобы его не придавить случайно…
Светало… За окошком, через двор,
Где было все по-раннему пустынно,
Легли лучи. Потом прошел шофер
И резко просигналила машина.
И стекла в окнах дрогнули, звеня,
И я привстал, отбросив одеяло,
Хоть это ждали вовсе не меня
И не меня сирена вызывала.
Открылась даль в распахнутом окне,
И очень тихо сделалось в квартире.
И только сердце билось в тишине,
Чтоб на него вниманье обратили.
Но гул метро, и дальний паровоз,
И стук буксира в Химках у причала —
Все это зазвучало, и слилось,
И все удары сердца заглушало.
Верней, не заглушало, а в него,
В певучий шум проснувшейся столицы,
Влились удары сердца моего,
Что вдруг опять ровнее стало биться.
Дымки тянулись медленно в зенит,
А небо все светлело и светлело,
И мне казалось — сердце не болит,
И сердце в самом деле не болело…
…Ты слышишь, сердце?
Поезда идут.
На новых стройках начаты работы,
И нас с тобой сегодня тоже ждут,
Как тот шофер в машине ждет кого-то.
Прости меня, что, радуясь, скорбя,
Переживая горести, удачи,
Я не щадил, как следует, тебя…
Но ты бы сердцем не было иначе.
1952
