Яшка казанова - вы е бон

секунда, которая всё меняет –
не воздух, не пульс, не на вечер планы,
а всё. предложения удлиняя,
выигрываю минуту. главный,
единственно верный манёвр – затишье,
улыбкой сдобренное до рвоты.
ты всё понимаешь сама без лишних
сентенций, правда? о да! ну вот и
закончим. я мудрость включаю кнопкой,
похожей на 20 копеек детства.

как жарко сегодня...

сидит. спина прямая. всё строго, чинно –
салфетки хрустят, официанты тоже.
думает: «мисс икс ее не приручила,
равно как миссис игрек.» и, подытожив
что-то в уме, она произносит: «едем!»
берет меня за руку цепким браслетом кисти,
не глядя в глаза ни мне, ни столам соседним,
и тащит на выход. воздух горячий, кислый
от смога московского, бьёт по ноздрям. легонько
впускаю пальцы в её смоляные кудри
и кратко целую губы – мой привкус горький
она ощутит несомненно. спустя секунду
ударит меня, оставляя трилистник алый
на левой щеке, разъяренно и деловито.

ну что ж. вот и все. сегодня я дописала
последнюю букву латинского алфавита.

любишь играться – айсикью, гуглток, скайп.
ах поводок то натягивать, то отпускать;
ах превращать ладонь, то в подушку, то в плётку. на!
горлом идёт жирная тишина.
а ты мне снишься так беспощадно, так
бескомпромиссно, что не избежать атак:
табачных на лёгкие. кто тебя научил
вскрывать мне жилы одним движением? чик –
тоненькой алой струйкою потекла,
тоненькой алой стрункою. как игла
входит в разрытую вену, так входишь ты
в каждую нору мою. отполированный штык
твоих упрёков ни разу не попадал
мимо – это талант, моя девочка, это дар!

равно как я щедро одарена
умением чуять острое и нарываться на.

сжаться в комок – сердце, бронхи, зубы, ладони сжать,
шептать, как мантру: «пожалуйста, не уезжай».
в прут стальной превращать позвоночный столб.
пульс разгонять, как тачку, сначала за сто,
потом за сто двадцать, сто тридцать – сердечко, жарь!
стучи быстрее: «пожалуйста, не уезжай».
пускай на небе Он этот услышит стук
и улыбнётся: животное на посту.
и мне по холке пальцами проведёт,
и ты никуда не уедешь.

она сказала: «ты блядство возводишь в ранг
искусства, искусство в блядство при этом не превращая.
а что касается рваных душевных ран,
то всем, кому ты должна, прощай, так, как я прощаю».

кареглаза, смугла, полногуба, нервозна чуть,
умеет быть от смущения черезмерной и говорливой.
она почему-то уверена – я хочу
либо в постель её затащить поскорее, либо
сидеть с ней ночами, вдыхая сладчайших смол
парфюм, тревожа глазами, изматывая намёком,
но не прикасаясь. пишу, и моё письмо
похоже на шов неровный, который едва намётан
рукой, умеющей и ласкаться, и фехтовать
одновременно – кончик острой рапиры мягок.

она умывается, чистит зубы, стелет кровать,
ставит на низкий столик тарелку текущих ягод,
выбирает одну, вытирает сок,
текущий вишневой струйкой по шее... впрочем,

я очень легко представляю её лицо
и мысленно говорю ей: «спокойной ночи».

номер ее телефона сгинул
из памяти моего девайса.
..............................................
о, адюльтерам неловким гимн –
спешное потное "одевайся!"

стать твёрже в кости и нежнее в кисти –
вот, собственно, все мои планы на ближайшие десять дней.
бью себя по щекам, твержу: «не кисни! не кисни!
отучайся, дурочка, столь густо болеть о ней!»

лето вступает в стадию увяданья.
это не может не радовать таких иноходцев, как я.
научиться вдыхать «сейчас» без «доселе» и «далее» –
вот, собственно, всё, чем выстлана колея,

по которой: то ползу по-пластунски плоско,
то шагаю, вытянувшись во весь рост,
подставляясь для пуль. и моё стремление к лоску,
как раньше, никто не воспринимает всерьёз.

мантра ноль: то найдётся, что ищется –
лягушка станет царевной.
..............................................
..............................................
утром пасмурным жарю яичницу
с беконом и моцареллой.

ван клиберн. минор. рахманинов.
песто. горчицы зёрна.
буса (сразу – большой и маленький)
голодный, слегка позёвывает,
пахнет тоненько-померанцево,
садится за стол степенно...

у меня иллюзия франции:
париж, две тысячи первый,
так же сонно, площадь бастилии
густеет – туристы гнездятся
по сотням кафе; в магазине я:
«апельсиновый сок и яйца»,
чтобы завтрак как полагается,
чтобы радостно!

скоро-скоро
я поверю, что стану красавицей,
и всё, что нашлось – искомо.

всё понятно про пмс и про бабы-дуры.
курю полночи. пялюсь в клавиатуру.
непокой мой гуще горячего шоколада.
ну и ладно.

научилась кастрировать всякую сигарету
до беломорины! шаболовка и лето,
и рядом девочка, чьих веснушек дорожки
люблю до дрожи.

такое странное ощущение мира –
словно самый важный, самый ответственный нерв защемило.
вот шаболовка, вот поцелуй на прощанье. вот лето.
как марионетка,

танцую-дёргаюсь без повода и без смысла –
от этой пляски не спрятаться мне, не смыться
ни в шаболовку, ни в тёплое влажное лето.
ну... всё на этом.

p.s. – да! ещё хотела сказать так, чтоб ты поверил,
про тепло к тебе, что тихо шуршит по венам
и колет лёгкие, острое, как игла.
ты слышишь, гра?

они постоянно ёрзают – редко сидят смирно;
пахнут духами, мечтами, какой-то едой, жасмином,
летним воздухом с примесью разговоров о даче;
обожают твердить упрямо «навсегда» или «никогда», чем
выводят из равновесия ощущенье момента;
красятся очень умело и незаметно
бросают короткие взгляды с дальним прицелом;
считают, что можно схуднуть на пару кило, но в целом,
они ничего себе; ненавидят разглаживать кудри;
усматривают женитьбу практически в каждом утре,
помеченном тэгами «кофе в постель» и «брился»;
порой готовы, принцессу приняв за принца,
в миг изменить убеждения и подружек;
раз в неделю стабильно считают «нужен
какой-то план: как жить, как – чёрт возьми! – развиваться»;
умеют в постели всё: от гопака до вальса,
но тщательно это скрывают; не смотрят порно;
считают, что пресловутый стакан на половину полный;
в тоненькие ниточки выщипывают брови;
обожают страдающих мачо, таких, как броуди;
носят в сумочке жизнь, ключи от квартиры, пудру;
и (возвращаясь к прошедшему выше утру)
читают за завтраком – да да! кофе и ломтик сыра –
чей-то жж. может быть, мой.

тонет Москва: Лубянка, Варварка, Ильинка...
вцепившись пальцами в крохотный черный зонтик,
скольжу, как лодка. пот августовский липкий
стекает в кюветы. высотка на горизонте

колет небо в тяжёлый живот чугунный.
осенняя терпкая ревность вступает в силу
и подступает к горлу. я прячу губы
в броню помады – насыщенный, интенсивный

цвет рот превращает в мулету. тореро вымок
и разозлился до чёртиков – воздух ноздрями плавит,
готовясь к танцу без: каблуков, подковырок,
упрёков, имён, фривольностей. и без правил.

взорвутся лужи, момента не упуская
стать сотней алмазов; ветер ударит в окна,
разбив десяток... как медленно тонет Москва! я
бреду по ней, прислушиваясь животно

к вою машин и побулькиванию улиц,
к туристам растерянным, к бою часов. запомни,
осенняя нежность, стесняясь себя, сутулясь,
как восьмиклассница, меня до краёв заполнит

уже через сутки.