Он средь книг своих старинных.
Та же ветхая старушка
Все чулки чинит и вяжет,
Вечно молится, без клятвы
Слова старая не скажет.
Так живут они полвека,
С каждым годом жизнь их тише;
Тот же кот на том же месте;
Полусонный, ждет он мыши.
Стены — в серой паутине,
Как в запыленных волокнах.
Как когда-то, вижу груду
Мертвых мух на тусклых окнах.
Юный, бодрый мир остался
Там, за этими стенами.
Здесь все тихо, здесь вы те же,
Здесь истлеть бы вместе с вами!..
1891
Перевод Л. Яффе
О ветхие книги, страницы Талмуда,
сказания древней Аггады, —
у вас во мгновенья тоски одинокой
душа моя ищет услады.
Как червь, что зарылся в расселине камня,
таясь среди мрака и пыли,
так робко я кроюсь под сень вашей тайны
от злобного гнета насилий.
Во тьме непроглядной бреду по дороге,
и небо туманом одето —
вы рвете туманы, и льется мне в сердце
луч новый от вечного света.
И, бросив погоню за тенями жизни,
стихая под сенью Аггады,
я плачу, и тихо из груди родимой
впиваю напиток отрады.
Живу средь народов презренный и жалкий,
не смею дать волю рыданьям:
я столько рыдал бы, что слезы б иссякли,
но только с последним дыханьем.
Была прежде арфа — и арфу я скорбно
повесил на иве прибрежной,
и горько заплакал, и слезы ту арфу
умчали волною мятежной.
Ой, арфа, певица напевов Егуды!
Теперь эти струны разбиты —
а некогда пели псалмы Адонаю[9]
и гимны красе Шуламмиты[10]...
Угасли цари — песнопевцы Сиона;
ни трона, ни струнного звона...
Свирель моя скорбной голубкой тоскует
на чуждых реках Вавилона.
Но были в изгнаньи певцы и герои —
герои народного духа,
и отзвуки арфы звенели в их сердце
и в памяти чуткого слуха;
и вникли те люди в народную душу
пытливостью вещего взгляда,
и дивные звуки умолкнувшей арфы
спасли — и родилась Аггада!
И в дни морей скорби — как струн, я касаюсь,
страниц обветшалых рукою —
поплачу над ними о горе народном
и сердце мое успокою;
и вижу тогда я величье народа,
с главой выше горних туманов,
и чую душою, что черви воспрянут
и — верь! — победят великанов.
1892
Перевод В. Жаботинского
Не птицею, вольно и гордо раскинувшей смелые крылья,
Не львом, раздробившим затворы в стремленьи к пустыням и
воле, —
Собакой, побитой собакой, стыдясь своего же бессилья,
Бежал я сегодня далеко в широкое чистое поле.
И полем иду я и внемлю беседе меж Богом и нивой,
И слышу под ласками ветра шуршанье высокого стебля,
И шорох ползущего гада, и лепет потока ленивый,
И то, что рокочут колосья, тяжелые космы колебля.
Уйду я глубоко и скроюсь, зароюсь в рокочущий колос,
Сольюсь и отдамся в истоме волненью могучего жита:
В далеком молчании леса учую загадочный голос,
И станет великая тайна и мне на мгновенье открыта,
И кинусь на влажную землю, прильну и приникну, рыдая,
И стану пытать я печально у лона праматери вечной:
Скажи мне, о мать и царица, скажи мне, родная, святая,
Зачем и меня не вскормила ты грудью живительно-млечной?..
Все тихо. На западе солнце склонилося к горному краю,
И стебли меня, как родного, как будто бы с ними же рос я,
Укутали нежною тенью, и в ней я неслышно ступаю —
И небо вверху надо мною, а справа и слева колосья.
И тучки по синему небу плывут-расплываются, тая,
И крадутся тени по ниве, исполнены медленной лени;
Но миг — и рассеется тучка, и нива блестит золотая,
И дремлет под ласками ветра, и грезит в игре светотени...
Вдруг повеяло вихрем, пронеслася прохлада,
Встрепенулись колосья, поклонились глубоко
И, шумя побежали, словно робкое стадо,
Побежали далеко-далеко.
Побежали в долину, прокатились как волны,
Рокоча докатились до зеленого бора,
И разлился невнятно, светлой радости полный,
Бодрый шум золотого простора.
Что бежите, колосья, и куда, золотые?
Саранчей что шумите в беззаботном разгуле?
Отчего засверкали ваши брови густые,
Мотыльков легкокрылых спугнули?
Не вдогонку ль несетесь пробегающей тени,
В синий край, где раздолье, ширь и вольная воля?
Или мчитесь в отчизну сонных грез и видений,
О, колосья широкого поля?
Но вихрь улетел, и колосья забыли минуту испуга,
И замер взволнованный ропот тревожно-веселого гула,
Но в сердце моем зашумела другая жестокая вьюга,
Уснувшую боль разбудила, угасшее пламя раздула.
Как нищий стою перед нивой, могучей, веселой, богатой,
И мучусь своей нищетою, и сердце так шепчет упорно:
Не я вас, колосья, взлелеял, не я в вашем поле оратай,
Не я эти зерна посеял, не мне и собрать ваши зерна.
Жемчужными каплями пота не я поливал эту ниву,
Не я призывал на побеги дожди с благодатного неба,
Не я приходил улыбаться их росту, подъему, наливу,
И песня моя не раздастся в день жатвы обильного хлеба...
И все ж я люблю тебя, нива, и в сердце, тобою согретом,
Мне вспомнились пахари-братья на нивах моей Палестины.
Быть может, вот в это мгновенье они отвечают приветом
На мой молчаливый, но страстный привет из далекой чужбины.
1894
Перевод В. Жаботинского
БЛАГОСЛОВЕНИЕ НАРОДА
/Перевод Я. Либермана/
Мои братья, да будут сильны ваши руки
Землю родную обнявшие нежно!
Да возвысят ваш дух песен пахаря звуки
С вами сегодня народа надежда!
Нам дороги ваши упорство и вера,
Слезы и пот на измученных лицах.
Подобно росе на заре, непомерны,
Вновь они нам помогают родиться.
Навеки святыми останутся слезы,
В жертвенный кубок излитые вами,
И каждая капелька пота, как роза,
Полная крови, добытой шипами.
Пускай вы лишь первые камни сложили,
Труд ваш никто не сочтет бесполезным.
Дорогу в грядущее вы обнажили —
К светлому дому под кровлей железной.
Терпеньем богаты, мы просим: неспешно,
Но навсегда возводите строенье.
И будет: мы — малый народ, но безбрежны
Толпы, глядящих на нас с удивленьем.
Отставшие, что ж вы ряды растянули?
Разве рабы вы, Израиля дети?
Сомкнитесь друг с другом, что спины согнули?
Станьте тверды, как никто в целом свете!
Довольно скорбеть! Что с того, что нас мало?
Пусть перед вами предстанут герои!
Со дней Зрубавела[11] земля не видала,
Чтобы вершил наш Иаков такое!
Позор тем, кто числит свой труд благородней!
Камень на камень, ступень за ступенью!
И громом раскатится слово Господне:
Встань и взойди![12] Вот твой путь во спасенье!
1894
Перевод Я. Либермана
«Привет вам, родимые, где бы вы ни были…»
/Перевод Л. Яффе/
* * *
Привет вам, родимые, где бы вы ни были,
Вам, сохранившим к отчизне любовь!
Народ возрождайте, спасайте от гибели,
Стяг наш упавший воздвигните вновь!…
Нам дороги в нашей борьбе возродительной
Слезы и пот ваш на ниве родной, —
Упали их капли росою живительной
В душу, убитую рабством и тьмой.
Пусть вами лишь первые камни положены, —
Верьте, он был не напрасен, ваш труд, —
По славной дороге, впервые проложенной,
Дальше отважно другие пойдут.
Под гнетом вражды и презрения злобного
Вера горит путеводным огнем, —
Со дней Зерубавела[13] дела подобного
Мы не ковали в скитаньи своем!…
1894
Перевод Л. Яффе
Дальше, о скитальцы, бодрыми рядами!
Путь еще не кончен, бой еще пред вами.
Свершены блужданья по глухой пустыне:
Новая дорога стелется вам ныне.
Сорок лет скитаний — зной, пески, граниты;
