Сорок лет скитаний — зной, пески, граниты;
Пали мириады, пали незарыты —
Пусть: они родились в рабстве Мицраима —
И рабами пали. Не жалей их. Мимо!
Пусть гниют, обнявши то, что сердцу мило, —
Тюк своих пожитков, принесенных с Нила;
Пусть им снится рабство, с чесноком и луком,
И горшками мяса, и гусиным туком.
И поделит коршун с бурею пустыни
Жалкий прах последних из сынов рабыни.
Сладко будет солнцу озлатить впервые
Целый род свободных, не склонявших выи, —
И впервые взглянет, незнаком с бичами,
Целый род на солнце — гордыми очами!
1896
Перевод В. Жаботинского
ПОСЛЕДНИЕ В ПУСТЫНЕ
Иисус Навин народу
...В путь далекий, трудный, на борьбу с врагами,
За пустыней мрачной целый мир пред нами.
Был бесцелен путь ваш, долгий путь доныне, —
Дальше же из сонной, выжженной пустыни.
Сорок лет тяжелых бродим меж горами,
И весь путь усеян мертвыми телами.
Но вперед, без грусти, по телам отставших,
Жаждавших неволи и рабами павших!
Пусть гниют в позоре средь песков бездонных,
На котомках жалких, ими принесенных.
Пусть им сладко снится дальний край неволи,
Прелести спокойной, сытой, рабской доли.
Скоро их останки вихрь умчит в пустыни,
Разнесет их хищник-коршун по равнине.
И борцам свободным, не склонившим выи,
Солнце торжествуя, заблестит впервые;
Каждый луч, ликуя, встретят, ясным взором,
Порываясь к вольным солнечным просторам.
В путь безвестный, новый! Край оставьте дикий,
Но в груди восторга заглушите крики!
Бодро в путь, но тихо; шаг ваш беспокойный
Пусть не будит мертвых и пустыни знойной,
Пусть лишь каждый слышит в сердце отклик дивный,
Пусть проникнет в сердце свыше клич призывный.
В новый край идешь ты, где не будет манны,
В край, где хлеб добудет труд лишь безустанный.
Не шатры пустыни, не из туч покровы, —
Там шатры иные, дом воздвигнешь новый...
Есть на белом свете, за пустыней сонной,
Край широкий, вольный, солнцем озаренный;
За безмолвьем мрачным, за стеной песчаной
Он трепещет жизнью — край обетованный.
* * *
На вершине Нево с первым солнца лучом,
Разредившим в долинах туман,
Стал Навин, величавый, как ангел войны,
Собирая, скликая свой стан.
Мощный голос его рассекает простор,
И, как пламя, пылает и жжет,
И пустыня вокруг, и безбрежная даль
Вторят мощному зову: вперед!
А внизу, словно лев, юный вольный народ
Внемлет зову в молчаньи святом;
Клич гремит над бесчисленной грозной толпой,
Грохоча и катясь, словно гром.
Протрубили в рога, вождь спустился с высот,
И давно уже сняты шатры —
Отчего же не тронулся стан, отчего
Он безмолвно стоит у горы?
И чего ему жаль, что забыл он в степи,
Где безмолвно, уныло, мертво?
Отчего эта скорбь, эти слезы в очах,
Устремленных к вершине Нево?
Там исчез Моисей... И толпа за толпой
В неудержном порыве одном
Пали ниц перед духом того, кто их вел,
Пред любимым, великим вождем.
1896
Перевод Л. Яффе
Как сухая трава, как поверженный дуб…» /Перевод В. Жаботинского/
* * *
Как сухая трава, как поверженный дуб,
Так погиб мой народ — истлевающий труп.
Прогремел для него Божий голос с высот —
И не внял, и не встал, и не дрогнул народ,
Не проснулся в нем лев, не воскрес исполин,
И не вспрянул в ответ ни один, ни один...
И когда, живы духом, из дальней земли
На Господний призыв ваши братья пришли —
Не сбежался навстречу борцам у ворот
Весь, от моря до моря, ликуя, народ,
И для верных своих не нашлось у него
Ни пожатья руки, ни кивка, ничего...
В шумной давке глупцов пред чужим алтарем
Утонул Божий голос, заглох Его гром,
И, поруган плевками холопских потех,
Замер Божий глагол под раскатистый смех...
Так истлел мой народ, стал, как жалкая пыль,
Обнищал, и иссох, и рассыпался в гниль;
Не родится меж вами, в день кары большой,
Муж деяний и жизни, с великой душой,
Чей огонь проникал бы, как молния, в грудь,
И глаза, как звезда, озарили ваш путь, —
Рыцарь правды и грезы и дерзкой борьбы,
С беззаветной враждой против рабьей судьбы —
И с великой, как скорбь, и огромной, как срам,
И, как море, бездонною жалостью к вам, —
Чтоб ярилась, бушуя, в нем буря Любви,
И клубился пожар ненасытный в крови,
И над вами гремел его голос сквозь тьму:
Подымись! Созидай! — Не родиться ему...
Так погиб мой народ... Срама жаждет он сам
Нет опоры стопе, нет мерила делам.
Сбились люди с дороги, устали бродить,
И пропала в веках путеводная нить.
Рождены под бичом и бичом вскормлены,
Что им стыд, что им боль, кроме боли спины?
В черной яме чужбин копошася на дне,
Воспарит ли душа над заботой о дне,
Возвестит ли рассвет, возведет ли престол,
Завещает ли веку великий глагол ?
Раб уснул, и отвык пробуждаться на клич,
Подымают его только палка да бич.
Мох на камне руин, лист увядший в лесу —
Не расцвесть им вовек, не зови к ним росу.
Даже в утро Борьбы, под раскатами труб,
Не проснется мертвец, и не двинется труп...
1897
Перевод В. Жаботинского
«Да, погиб мой народ, пал, как срубленный дуб…» /Перевод Л. Яффе/
* * *
Да, погиб мой народ, пал, как срубленный дуб.
Он — огромный мертвец, он — безжизненный труп!
Загремит ли могучий Божественный глас,
Не проснется народ: он его не потряс!
Не воскреснет душой, не воспрянет, как лев,
И не вспыхнет священный палительный гнев
В мертвом сердце, объятом губительным сном!
И народ не поднялся в порыве одном,
Не почувствовал сил и восторга прилив,
Слыша отклик отвсюду на скорбный призыв,
И, сынов снова блудных увидя своих,
Он руки не простер, не приветствовал их.
И в людской суете, и под золота звон,
Гром могучий затих, Божий глас заглушен,
И в отравленном сердце, средь пошлых утех,
Божье слово давно вызывает лишь смех.
Да, погиб мой народ! Ничего не зажглось
В обессиленном теле, прогнившем насквозь,
И чрез ночь роковую скитанья бродя,
Не мог дать он веками пророка — вождя
С сердцем, полным огня и зиждительных сил,
Кто б душой огневой ему путь озарил,
Кто бы поднял народа поруганный стяг,
И кому выше счастья и жизненных благ
Были б Бог и народ, и за правду борьба,
Кто горел бы враждой к жалкой доле раба,
Состраданьем, безбрежным, как моря простор,
Как народная скорбь, как народный позор,
Чтоб все это слилось в роковую любовь, —
В нем пожаром горя, зажигая в нем кровь,
Мощным эхом гремя день и ночь напролет:
— С нами Бог! Он на труд и на подвиг зовет!
Да, погиб мой народ, он к позору привык,
Без порывов и дел он постыдно поник,
Гнет цепей вековых — необъятный позор
Иссушил его ум, ослепил его взор.
Он к неволе привык, и его лишь гнетет
Рабский страх пред бичом, пыль вседневных забот.
Извиваясь как червь, в бездне муки и бед,
Разве может он верить в грядущий рассвет,
Страстно рваться к далеким незримым лучам,
И вещать свое слово грядущим векам?..
Не проснется он сам без ударов бича,
Не воспрянет к борьбе без угроз палача:
Цвет увядший сухой и роса не живит!..
Если стяг и взовьется, и вновь загремит
Трубный звук, предвещая неволе конец,
Всколыхнется ли труп, встрепенется ль мертвец?!
1897
Перевод Л. Яффе
Словно в дом, где разбито имя Бога над дверью,
В ваше сердце проникла толпа бесенят:
Это бесы насмешки новой вере — Безверью —
Литургию-попойку творят.
Но живет некий сторож и в покинутых храмах —
Он живет, и зовется Отчаяньем он;
И великой метлою стаю бесов упрямых
Он извергнет и выметет вон.
И, дотлевши, погаснет ваша искра живая,
