Полковник, мельком взглянув на записи Родина, увидел, что фамилия Кошелевой жирно подчеркнута, и ехидно спросил:
— Ну и чем тебя пленила Кошелева?
— Серьезная девушка.
— Серьезные люди тебе внушают больше опасений?
— В некотором роде — да. Серьезный человек за мелочь не возьмется.
— В общем, правильно. Могу только заметить, что в моей практике бывали случаи, когда и легкомысленные товарищи брались за серьезные дела.
— И заканчивали их разговором с вами, — сказал Родин.
— А твои с тобой не закончат?
Родин смутился.
— Ну ладно, как говорится, время покажет. Так что Кошелева?
Кошелева окончила десять классов. Поступала во ВГИК, но не прошла по конкурсу. Устроилась продавщицей в универмаг четыре месяца назад. Живет вдвоем с матерью в однокомнатной квартире. Хорошо и со вкусом одевается. Часто бывает в Москве. Две недели назад одолжила Губиной двести рублей. Откуда деньги — непонятно. Мать работает копировщицей. Дочь деньгами не балует.
— Да… — пробурчал полковник. — Интересно. А что собой представляют Губина и Лазарева?
— Довольно легкомысленные девицы. Как говорится, везде на виду. Случайные знакомства, встречи с командированными, выпивки… Губина работает в универмаге два года, Лазарева — три.
— На что Губиной потребовались деньги?
— Шубку купила.
— Так ты думаешь, что эти девицы прямыми соучастницами быть не могли?
— Думаю, что нет. Больно уж на них трудно положиться.
— Но их могли только расспросить.
— Могли, — согласился Родин. — Проверим связи, знакомства…
— Правильно, — сказал полковник. — А на будущее запомни: предполагать можно что угодно, а проверять надо по возможности все и всех. Умный может и дураком прикинуться. — Он медленно подался вперед. — У тебя все?
— Все.
— А таксист? — Слова прозвучали резко, отрывисто.
— Ищем, товарищ полковник. — Родин виновато развел руками. — Третий таксопарк проверяем, но пока… безрезультатно.
— Не иголка, — успокоил полковник, — Только не спешите, вернее, спешите медленно — свидетель он важный, и будет очень досадно, если мы его прохлопаем.
Таксиста нашли на восьмой день. Им оказался некий Снегов — молодой парень с веселым, самоуверенным взглядом и хорошо подвешенным языком. Для таксиста он держался слишком независимо, но, приглядевшись к нему — к его фирменным джинсам, щеголеватой курточке с ярко блестевшими желтыми пуговицами, к его манере сыпать в разговоре одними восклицательными знаками, — Родин вдруг понял, что перед ним всего-навсего обыкновенный нахал, вернее, крепкий нахал, и, поймав себя на этой мысли, насторожился — вспомнил, что именно так охарактеризовал грабителя Климов. Но это было любимое Костино словечко, этот ярлык он вешал на каждого, кто ему не нравился, так что…
— А теперь перейдем к делу, — сказал Родин и, чтобы настроить парня на серьезный лад, деловито спросил: — Здесь продолжим разговор или… у меня в кабинете?
Снегов запнулся на полуслове и, каким-то единым, но бестолковым взглядом окинув территорию таксопарка, перед которым они сидели, беспокойно заерзал.
— Значит, здесь, — сказал Родин. — Где он к тебе подошел?
— На проспекте Мира.
— Точнее.
— Почти напротив выхода из метро.
— Сказал, куда ехать?
— Ну а как же.
— Ты сразу согласился? Далековато ведь…
Снегов замялся, подтянул узел завязанного вокруг шеи платка, но затем, видимо решив, что лучше говорить все-таки правду, глубоко вздохнул.
— Поторговался для проформы.
— Сколько он тебе пообещал?
— Оплатить дорогу в оба конца и десятку сверху.
— Ты его хорошо разглядел?
— Не очень. Он сел на заднее сиденье. И в очках был…
— Странного ничего в нем не заметил?
— Всю дорогу молчал. — Снегов выразительно сплюнул. — Терпеть таких не могу.
— По дороге нигде не останавливались?
— У метро «Новослободская».
— Зачем?
— Не знаю. Сказал: «Стой!» — и баста. Через пятнадцать минут: «Поехали». И поехали.
— Из машины он не выходил?
— Нет. Как сел, так и прилип. И на часы поглядывал… И на выход из метро… Видимо, кого-то поджидал. — Высказав свое предположение, Снегов с любопытством взглянул на Родина.
— А дальше?
— А дальше без остановок до самого универмага, тут вышел, там вышел, велел подождать. Минут через десять вернулся — и снова вперед. Проехали метров двести — стоп. Вылез, расплатился и… мотай, говорит, отсюда, друг.
— И ты смотался?
— Смотался, — подтвердил Снегов. — А что делать?
— А место, где его высадил, ты запомнил?
— Запомнил. Слева — колонка, справа, за домом — угольная купа.
— Большая?
— Куча-то?
— Да.
Родин сидел неподвижно, смежив веки, подперев ладонью голову. Можно было подумать, что он спит. Однако, просидев минут десять не шелохнувшись, он внезапно вздрогнул и удивленно поднял брови. Послышался легкий вздох. Снегов пробормотал себе под нос: «Я думаю… если вас так интересует эта куча, к ней можно было бы и подъехать».
Родин рывком, как старый дог, встал, застегнул пиджак.
— Так мы и сделаем, Сергей Владимирович.
— У меня машина не заправлена… Да и начальника не грех предупредить…
— Начальник предупрежден. А такси… Десятку сверху я тебе не дам: я на зарплату живу.
Снегов смутился, закусил губы. «Есть в тебе еще совесть». Сделав вид, что рассматривает свои ботинки, Родин довольно улыбнулся, бросил коротко: «Подожди меня здесь», и быстрым шагом направился к будке телефона-автомата.
Трубку снял Климов. Родин помолчал, вслушиваясь в рокочущий басок друга, а затем без всяких предисловий выпалил:
— Костя, мне нужна машина.
— Есть машина! — Костя представил себе удивленное лицо приятеля и весело рассмеялся. — У шефа день рождения. Я преподнес ему цветы…
— А от меня?
— А от тебя… сказал, что ты этого типа прихватил.
— Впечатление?
— Неплохое, но одна фраза меня насторожила.
— Какая именно?
— «Цейтнот — это еще не поражение».
— Абстрактная мысль.
— Но адресована тебе. И машина. Так и сказал: «Машина в распоряжении Родина». Усек?
— Усек, — автоматически повторил Родин, безуспешно пытаясь вникнуть в тайный смысл слов начальства.
— Куда машину подать? — спросил Климов.
— К тринадцатому таксопарку. К проходной.
— Будет сделано. — Климов помолчал, прикурил. Родин слышал, как он торопливо чиркнул спичкой, и, как бы между прочим, сообщил: — Это еще не все.
— Выкладывай, — раздраженно проговорил Родин. Он уже чувствовал, что где-то ошибся, что-то упустил, что не зря Скоков обронил эту успокаивающую фразу и позаботился о машине, он даже уловил в этом некую связь, но в чем она выражается, пока, как ни силился, понять не мог. Это и злило, и огорчало его одновременно.
— На имя Кошелевой получена телеграмма, — строгим, деловым голосом произнес Климов. — «Поздравляю днем рождения, крепко целую, нетерпением жду Булдури. Игорь». Отправитель — Игорь Валентинович Сопин.
— Это что за тип?
— Понятия не имею.
— Вот и выясни. По возможности все. — Родин сухо простился, повесил трубку и, выскочив из душной, раскаленной солнцем кабины, облегченно вздохнул. Около скамейки, пристукивая от нетерпения ногой, его ожидал Сережа Снегов, успевший по только прийти в себя, но и обрести свой прежний независимый вид.
Любовь Александровна Сопина была из тех матерей, которые, рожая, думают, что производят на свет гения. В этом счастливом ведении мать находилась долгих шесть лет. Карьера музыканта, подмостки сцены, потомственный актер…. Мечтам не было предела. Итак, первый урок. У мальчики полностью отсутствует слух. Жестокий удар. Но Любовь Александровна перенесла его стоически, с присущим ей мужеством и героизмом (она была актриса драматического театра и и подобные ситуации не раз попадала на сцене). «Не беда, — решила она, — есть много других замечательных профессий. Литература, например, искусствовед, журналист… Звучит совсем неплохо».
Игорю ни в чем не отказывали. Учился он неровно: тройки вменялись пятерками, пятерки — двойками. Но учиться мог, и хорошо. Это заметили все учителя. Игорь был силен в математике. Но математика требовала трудолюбия, а Игорь был с ленцой, хватал все мимоходом, верхушки, не утруждая себя ни поисками, ни заботами. Со временем это легкомысленное отношение к труду развилось в житейскую философию. Кажущееся ничегонеделание родителей, — сыграл свою роль в театре — свободен, развлекайся, — постоянные гости в доме, чаще всего именитые, ночные коктейли, регулярные разъезды ввели мальчишку в заблуждение о легкости актерской профессии, о праздности жизни, И вот финал: не попал в институт, армия. Тяжелая солдатская служба не пошла на пользу. Армейские тяготы и заботы вызвали отвращение и укоренили парня в мысли, что прожить можно иначе, не прикладывая усилий, легко и красиво, а пыль из дорог пусть выколачивают те, кто подурней.
