И губки мне подставила.
Кипит оно в груди.
Вокруг твоих корней.
Не выкрали любимую.
Опять летят проклятые качели!
И я на них — живой уж
еле-еле.
То вниз — и сердце плачет и рыдает,
то вверх
и настроение
взмывает
куда-то в небо — где лишь ангелы порхают.
И мнится — по-другому
не бывает.
Мы ссоримся, мы миримся, мы плачем.
Слова истёрты — ничего уже не значат.
Друг друга мучим…
но не можем друг без друга —
нет выхода
из замкнутого круга!
Ты так горда! Совсем не уступаешь.
И этим медленно
мне сердце
убиваешь…
Жестокая
прекрасная
кокетка
В любовь меня поймала,
будто в клетку.
Мечусь в ней.
То вздыхаю, то ликую.
Но часто сомневаюсь
и ревную.
То я раздавлен, то опять в тебе уверен…
А в зеркале —
глаза больного зверя.
Январь тяжёлой поступью мороза
Взошел на трон заснеженных земель.
Тверда осанка, горделива поза.
В стальных глазах насмешка и угроза
и обещание гибельных
вестей.
Он в латах льда, его привычны руки
дубиной холода безжалостно крушить
цвета живые и живые звуки.
Обречь их на нешуточные муки
и вьюгою-удавкой
удушить.
…Опять иду натоптанной тропою,
проложенной в заснеженном лесу.
(Так слон привычно ходит к водопою).
Рюкзак спортивный чёрный за спиною —
пустые полторашки в нём
несу.
Вот и родник: он говорлив и весел.
Бормочет меж камнями на бегу.
Средь белоснежья звон его
чудесен!
(Слыхал я в жизни много разных песен,
но слаще этой вспомнить
не могу).
Метель его намедни замела.
Но он пробил снегов сугробных бель!
Преодолел мороз струёй тепла!
Вода дымит, прозрачна
и светла.
Смотрю в неё —
на памяти апрель.
Тогда остановился средь весны
старик, уже не алчущий рассвета.
Ведь впереди опять сухое лето —
без ласки и сердечного привета
и осень
средь закатной алой тьмы.
Теперь зима, но в сердце вновь апрель!
Не тот — безрадостный пластмассовопустой,
когда корабль жизни сел на мель,
а сладкий, как весенняя капель
и как родник — кипучий
и живой!
Январь тяжёлой поступью мороза
взошел на трон заснеженных земель,
А на душе весна! Капель —
не слёзы!
Цветёт в душе любовь бордовой розой!
И лучше нет
на свете
новостей!
Мы навеки покой обретём
и свободу от дум и тем
лишь под пологом вечной тьмы —
на суглИнистом ложе сна…
Станем все тогда не при чём.
Горловину мешка проблем
смерть удавкой прочной тесьмы
перехватит
И тишина…
Потому, не страдай, не плачь,
не заламывай в горе рук.
Только время для сердца врач,
только я твой сердечный друг.
Всё на свете — полынь-трава.
Сладок запах, но горек вкус.
Вот лекарство — мои слова.
Я пришёл облегчить твой груз.
Моё сердце — тебе одной.
И любовь моя
не изъян.
Вся полынь лишь бурьян сухой,
а тобой я и жив
и пьян.
Помни это, когда в бреду
и в тоске,
и не мил весь свет.
Я всегда за тобой приду.
Без тебя мне — и мира нет.
Я и молод был
и пригож,
да купец, что не Из
простых!
Торговал и пеньку, и рожь,
и пшеницу, и лён, и жмых.
А удачлив — как никогда!
Да сильна была моя длань!
Но пришла и ко мне беда —
полюбил я девицу-лань.
Как она была хороша!
Строен стан и высОка грудь.
Но чёрнее чернил душа,
лжив язык и обманна суть!
Говорила мне, что удал,
что один на весь свет такой!
Но того я, дурак, не знал —
был, в то время, у ней другой!
Я дарил ей шелка и мех.
Мои деньги лились
рекой!
…А в ответ только лживый смех —
изменяла мне
за спиной.
И про то узнав, стороной,
я соперника
застрелил!
Но уж месяц спустя,
иной
с моей милой вовсю блудил.
Ревность жалила
как змея!
Сердце плавилось
от тоски!
Как безумец метался я!
Кровь стучала в мои виски!
Вот решился и к ней пришёл,
и излил обвинений яд.
Я и яростен был
и зол!
…А она отводила взгляд.
Изумруды прекрасных глаз
и вишнёвая сладость губ…
Как любил я её сейчас!
Как безжалостен был
и груб!
Только ведь…
не смогу убить.
Мне любовь не перЕ —
ступить.
И взять у неверной жизнь…
Но смогу я ей отомстить!
