Женская подлость - Панч

Ледяные дожди ноября остеклянили лес.

Это осень прощается с нами из низких небес.

Урожай в закромах.

Сиротливое стынет жнивьё,

и над убранным полем кружИт и галдит вороньё.

Скирды смётаны, как и стога.

И солома,

и сено.

Засыпающий мир ожидает прихода Морены…

Но, с природой не в лад, на душе светит солнце моё.

Хоть с тобой не расписаны мы и не отдано вЕно.

Я Парис, навсегда полюбивший красотку Елену

и навеки похитивший нежное сердце её!

Менелай мне не страшен — ведь вОйска

ему не найти.

В уравнении нашем за скобками он остаётся.

Почивая на лаврах, уже никогда не проснётся.

Безмятежно храпит и его мы не будем трясти.

Я живу лишь сегодня, что завтра — уже не скажу,

балансирую между рассветом и алым закатом.

Ослепителен день, облаков белоснежная вата.

Моё счастье — Елена, и только в неё я гляжу!

Пусть ослепну когда-нибудь — солнце мне выжжет глаза.

Но с каната сорвавшись, не буду просить снисхождения.

Я незрячим аэдом продолжу свои песнопения.

Пусть Парис обречён — это старый Гомер предсказал.

Был он тоже влюблён, и не ведал падения страх,

плясуном на канате любимой своей угождая.

Оступившись однажды, он в сумрак кричал, упадая.

Потому что ослеп и ослаб,

и ошибся в словах.

Круг замкнётся однажды? Не верю в такой перепляс!

Поскользнулся вчера я, но пламя не выжгло глаза

На лицо мне упал не огонь, а прощения

слеза.

Моё солнце меня никому

никогда

не отдаст.

Закатилось моё светило.

Ты уходишь — без слов, без взгляда.

Я с Олимпа лечу в могилу.

Мне амброзия стала ядом.

Нету муки сильней и горше!

Небо синее

почернело.

Снова ревности серый коршун

изнутри

клюёт моё тело.

ДОлбит, яростно казнь

свершая.

Клюв безжалостен

и остёр.

Хладным трупом лежит душа и

я дышу, и хожу —

но мёртв.

Коршун, счастье моё закогтивший,

на куски его

разрывает.

Что с того? Раз меня убило

и любовь пускай

пропадает!

Да не жаль её.

Хоть она кричит:

"Защити, не губи нас, милый!"

Но мертвец молчит…

Лишь тоска звучит

над оградой его

могилы.

Хватит!

Устал я.

Уже

нету ни сил

ни мОчи.

И сердца нет —

вообще.

Разодрано оно

в клочья.

Чаша любви испита

с горьким осадком

досуха.

И твёрдой рукой разбита

о лоб не царя,

но олуха!

С глаз пелена

сорвана.

Алилуйя! Слепец прозрел!

Только поздно —

душа-то порвана.

А мир, что ярок был —

потускнел…

Докипает долгий день —

варево

богов.

На поверхности его

пена

облаков

Сладкой страсти, как вина

выцедив

стакан.

Этой ночью я тобой

буду сильно пьян!

Зацелую, закружу —

ты опять моя!

Снова жизнью дорожу —

радость за края!

А вчера совсем другим

полон был

бокал.

Пойло горькое тоски

я, давясь,

глотал.

Сомневался, что ещё

любишь

ты меня.

Сердце тлело в языках

тёмного

огня.

Птичка села вдруг на грудь:

"Милый, не грусти!

Занята была чуть-чуть,

ты меня

прости."

Голубок почтовый твой

вовремя успел.

Уголь ревности остыл,

осветлившись

в мел.

Лучше верить без огляд,

чем любовь

губить

Злых сомнений горький яд

зарекаюсь

пить.

И не веря сам себе,

что прошёл морОк,

Не в претензии к судьбе

за такой

урок.

Пусть молотит монотонно

дождь холодный за окном.

Пусть проблемы — килотонны

и рванут они потом.

Пусть здоровье не в ажуре

да в кармане ни гроша,

А года уже бастуют —

просит пенсии душа.

Пусть всё это громоздится и грозится

раздавить.

Я не стану материться

и тоску в вине топить.

Да и нет тоски кромешной, потому что

у меня

Есть инет, а в нём, конечно,

ты —

любимая моя.

Даже если не увижу

твоего уже лица,

Жизнь я не возненавижу —

нет любви моей конца.

Нет конца и нету края, ты —

как небо надо мной.

Я тобою

не играю,

я — люблю,

я только твой.