II Картина
Вечер у Мидии. Поэты, артисты. Звонко, пьяновато, в воздухе пузырьки шампанского. Когда занавес поднимается, только что кончил читать свою поэму длинноволосый человек с сумасшедшими бычьими глазами, встает из-за стола в глубине сцены, говорит: «Конец», — и дрожащими длинными пальцами перебирает листки на столе. Быстрая тишина, затем восторженный всплеск голосов. Молодого поэта сравнивают с тем таинственным поэтом, который живет при дворе, — и потрясает, и нежит страну своими безымянными стихами. Это — неоромантика. И король, и общество, и толпа, и вся жизнь, и самые улицы в этой столице, блистательно очнувшейся после годин гнева и грома, — романтичны. Есть в ней что-то от венецианского XVII столетия времен Казановы{30} и от тридцатых годов петербургской эпохи. Романтическое уныние перешло в романтическую радость жизни. Разговоры по этому поводу среди гостей. Веселый белый старичок Дэндилэо, весь мягкий и легкий, как одуванчик, рассказывает о прошлом. Мидия с каким-то искристым волнением ждет главного гостя — Господина Морна. Затем другой писатель — Клиян — читает свое произведение, но оно банальное, отжившее, т. е. в стиле Пильняков, Лидиных и т. д.{31} Его чтение прерывается добродушным смехом гостей. Клиян, который сперва отказывался читать, ожидая прихода любимой им Эллы, теперь рад, что чтение произошло без нее. Вот она входит — легкая, прохладная, в золотистом газе, в сопровождении загримированного Ганоса, которого она представляет как своего знакомого актера. Ганос сперва с лукавым и беспечным удовольствием играет свою роль, хотя ему не терпится остаться наедине с Мидией. Говорит он глуховатым голосом, ходит осторожно и не показывает рук, по которым Мидия могла бы его узнать. Мидия счастлива: сейчас придет ее любовник, которому сопутствует всегда тихий, молчаливый человек с мечтательными, но быстрыми глазами — Эдмин. В глубине комнаты — игры, песни. Мидия летает от одного гостя к другому. К ней подходит Элла, наивно замечает: «Как ты можешь быть так весела, когда муж твой томится в тюрьме?» Мидия обнимает ее, целует в лоб, ладонями откинув ей волосы, и отвечает, что Элла маленькая, что, может быть, когда-нибудь она поймет, что бывают в жизни часы, когда потухни солнце, как фонарь, разбитый хулиганом, все равно душа счастлива, слепо мчится куда-то. Наконец за дверью раздался раскат знакомого мягкого смеха и вошел Господин Морн, за ним — тихий Эдмин. Гости еще больше повеселели, и нетрудно заметить, что Мидия и Морн опьянены друг другом. Меж тем Клиян несколько раз подходил к Элле, ревнуя и мучась. Она отделывается летучими движеньями, шутками… А Ганос начинает тускнеть и томиться, смутно понимая, что Мидия от него ушла. Элла мимолетно подошла к нему, кинула: «Я всегда гуляю по утрам до школы в Серебряном саду, вы приходите как-нибудь, я покажу вам мое любимое дерево и статую одну со снегом в складках одежд». Ганос занят думами своими: оба они не заметили, что Клиян подслушал. Господин Морн и Мидия руководят вечером. Морн рассказывает о странах, которые он видал, показывает фокусы, играет на гитаре, со всеми одинаково приветлив — какой-то лучистой приветливостью. Гости начинают расходиться, к тайной радости Морна и Мидии. Клиян, хмурый и тяжкий, увлек с собой Эллу. Старик, похожий на одуванчик, уходит в лавровом венце, который ему нацепили. Один гость — кроме Морна — не уходит: это Ганос. Он сидит у стола, прямой и неподвижный, с лицом лоснистым и восковым из-за душного грима. Морна сперва смешит эта неучтивость гостя, который должен бы понять, что хотят, чтобы он поскорее убрался. Мидия сперва натянуто занимает его. Он отвечает глухо и тихо и сидит как деревянный, заложив руки за сюртук, данный ему Тременсом. Мидия начинает смутно бояться чего-то, как бы подсознательно догадываться. Морн, все еще благодушный, прозрачный, намекает гостю, что, мол, пора и честь знать. Ганос вдруг тяжело задышал, встал, опустив ладонь на стол. Мидия глянула на его руку, в его глаза, мгновенно поняла, обращается к любовнику: «Господин Морн, позвольте вам представить моего мужа». Ганос не знает, что сказать, путается. Господин Морн с улыбкой поклонился. Ганос, тяжело вспыхнув, кинулся к нему, пытается ударить. Борьба между ними. Падает столик. Завернулся край ковра. Мидия кинулась в углубление сцены, распахнула окно, хлынула морозная звездная ночь. Мидия зовет: «Эдвин!» (Она знает, что Эдвин всегда сторожит под окном, когда Морн у нее.) Морн и Ганос дерутся, Ганос — по-мужичьи, Морн — как атлет, и притом смеется отрывисто и беззаботно, словно борется с ребенком. Наконец Ганос, оглушенный прямым ударом, рухнул в угол. Морн, весело блестя глазами, оправляет галстук, белый жилет. Врывается Эдвин с черным револьвером в руке, который он, впрочем, тут же сует себе в задний карман. Мидия закрыла лицо руками, дрожит у окна. Ганос поднимается, вытирает лицо платком, стирая кровавый жир грима. Морн в двух словах объясняет другу положение и шепотом просит быть его секундантом. Затем идет в глубину сцены к Мидии, которая склонилась в полуобмороке. Вбегают слуги, служанки, кладут Мидию на кушетку у окна, над ней нагибается Морн и все смеется, легко и нежно. Ганос, подступив к Эдмину, требует дуэль на пяти шагах. Эдмин, оглянувшись, уводит его в угол и шепотом, тревожно и убедительно говорит ему что-то. Ганос рванулся, смотрит через комнату на Господина Морна в изумлении, в тоске, борется сам с собой. Эдвин продолжает шептать ему что-то. Ганос решился, твердо закачал головой. Морн, когда Мидия очнулась, подошел к другу и к противнику. Ганос подошел вплотную и тихо сказал: «Что ж! Не хочется мне быть убийцей, мы будем драться a la courte paille!» Морн кинул быстрый укоризненный взгляд на друга (тот отвечает: «Простите, долг мой был сказать ему, предупредить»), затем добродушно поклонился. Учтиво простился с Мидией, которая словно хочет удержать его. Он говорит, что он с Ганосом помирился («Не правда ли?» — «Да, сударь…» — отвечает Ганос). Затем Морн и Эдмин уходят. Акт заканчивается сценой между Ганосом и его женой. Он умоляет ее хоть позволить ему иногда видеть ее. Мидия как бы оскорблена тем, что муж ее так слаб, позволил себя избить, а теперь в кротком отчаянии унижается перед ней. Она холодно разрешает ему жить в том же городе, в гостинице, что ли… Поникнув, шатаясь, как хмельной, Ганос уходит. Мидия взглянула, усмехнулась: «Шут!»
Городской сад — так называемый Серебряный сад. Чугунные решетки, деревья в узорном снегу, статуи. На скамье сидит человек, уткнув лицо в каракулевый воротник. Поднимает лицо — это Ганос. Его монолог — философский: «Что же, смерть, иди…» Затем о тайне. Проходит Элла, садится рядом с ним. Он рассказывает ей только, что жена его разлюбила. Элла гладит ему руки, предлагает муфту, так как пальцы у него оледенели. Ганос говорит о любви, о своей изломанной неудачной жизни. По синеватой тропинке, по гололедице, окропленной посередине рыжеватым песком, проходят люди с портфелями, школьники, дети, тянущие за собой санки, и т. д. Проходит и старик Дандэлио. Он стучит палкой по статуям, стряхивая снег, смеется, скользит по ледку. (Ганос отсел, уткнув нос в воротник.) Узнает Эллу, мягко и нежно беседует с ней (скрывает, что узнает и Ганоса, которого он несколько раз встречал до тюрьмы. Впрочем, он узнал его еще раньше, на вечере, добродушно и тонко подшутил над ним тогда). Старик говорит Элле, что получил от Тременса приглашение на следующий день, что он придет непременно. Говорит о Тременсе (она тоже все знает про него, но хранит тайну). Дандэлио, объяснив, что ему нужно пойти очистить от снега еще много статуй по бокам других тропинок, уходит. Тут Ганос говорит Элле, что раньше встречал Дандилио, но что он, Ганос, так изменился за эти три года, что вряд ли старик признает в нем его случайного знакомого. Элла любовно говорит о старике; стараясь развеселить Ганоса, подводит его к одной из статуй, рассказывает о ней. Ганос вспоминает, как он на этом же месте встречал когда-то Мидию, и, зарыдав, снова садится на скамейку. Элла утешает его, гладит его по рукаву. Он наклонился головой к ее плечу. Элла быстро рассказывает ему что-то, свое, девическое, безотносительное, но в ее словах просвечивает любовь к усталому, оскорбленному человеку. Выходит Клиян{32}. Стараясь казаться непринужденным, он подходит к Элле, здоровается с ней. Холодно и удивленно повернулся к Ганосу, который встал, нервно запахивая шубу. Элла (как бы боясь, что Ганос понесет новое оскорбление, что еще осложнится его положенье) громко говорит, указывая мотком головы на Клияна: «Мой жених». Ганос грустно и мягко улыбается, кланяется, говорит, что ему нужно уйти. Скользя и горбясь, уходит. Клиян удивленно смотрит ему вслед, спрашивает грубо у Эллы, кому еще она назначает тут свидания. Много ли их, молодцов таких? Встречалась ли она с тем шутом, который тогда был на вечере у Мидии? Элла вдруг разрыдалась. Клиян меняет тон свой. Просит ее объяснить, почему она изменилась к нему и будет ли она его женой. «Буду», — отвечает Элла. Клиян повеселел, безвкусно говорит о славе, ожидающей его как поэта. По набережной, видной в глубине сада, проносится карета, за нею всадники. В окне штора спущена. Карета пронеслась в снеговом вихре. Мелькнула огненная корона на темно-синей дверце. Клиян снял меховую шапку. Говорит: «Это король поехал в сенат». Элла зябко прижимает муфту к подбородку. Клиян поставил одну ногу на скамью, говорит о том, что жаль, Элла не приехала на вечер раньше, а то услышала бы, как он великолепно читал, как рукоплескали ему. Элла говорит: «Мне холодно». Клиян продолжает говорить, кашляя, — курит на морозе. Элла повторяет: «Мне холодно, пойдем». Клиян уходит с ней, говорит, как он счастлив — счастлив как вот король, что только что проехал.
