«У звезд я спрашивал в ночи…»
У звезд я спрашивал в ночи:
«Иль счастья нет и в жизни звездной?»
Так грустны нежные лучи
Средь этой жуткой черной бездны.
И мнится, горнею тропой,
Облиты бледными лучами,
Там девы в белом со свечами
Печальной движутся толпой.
Иль все у вас моленья длятся,
Иль в битве ранен кто из вас, —
Но не лучи из ваших глаз,
А слезы светлые катятся.
Когда стихи тебе я отдаю,
Их больше бы уж сердце не узнало,
И лучшего, что в сердце я таю,
Ни разу ты еще не прочитала.
Как около приманчивых цветов
Рой бабочек, белея нежно, вьются,
Так у меня о розы дивных снов,
Что звучных строф крылом жемчужным бьется.
Увы! рука моя так тяжела:
Коснусь до них – и облако слетает,
И с нежного, дрожащего крыла
Мне только пыль на пальцы попадает.
Мне не дано, упрямых изловив,
Сберечь красы сиянье лучезарной,
Иль, им сердец булавкой не пронзив,
Рядами их накалывать попарно.
И пусть порой любимые мечты
Нарядятся в кокетливые звуки,
Не мотыльков в стихах увидишь ты,
Лишь пылью их окрашенные руки.
Франсуа Коппе (1842–1908)
Под тень аллей и в дол златой,
Во славу летних дней прекрасных,
Пойдем ловить крылатый рой,
Ты – мотыльков, я – строф согласных.
И по заманчивым тропам,
Где ивы да тростник могучий,
Пойдем к певучим голосам,
Ты – звонких птиц, а я – созвучий.
Вдоль благовонных берегов,
Где тихо бьет волна речная,
Найдем мы аромат лугов,
Ты – свой букет, я – стих срывая.
И в этот праздник юных дней,
Среди цветов, под небом ясным
Ты будь поэзией моей,
А я – твоим поэтом страстным.
Перед гадальщицей две девушки стояли.
Старуха сумрачно глядела в их черты,
Меж тем как старые костлявые персты
Колоду грязных карт, шурша, перебирали.
И были девушки свежи, как утро мая.
Одна, как анемон, другая – пышный мак;
Одна – цветок весны, другая – летний злак.
Они стоят, судьбу у старой вопрошая.
– Вся в тяжких горестях жизнь протечет твоя, —
Сказала старая брюнетке горделивой.
А та в ответ: «Но им любима буду я?»
– О, да! – «Так ты лгала. Я буду тем счастливой!»
– А ты и без любви взаимной будешь жить, —
Сказала вещая блондинке молчаливой.
А та в ответ: «Сама я буду ли любить?»
– О, да! – «А если так, то буду я счастливой!..»
Стефан Малларме (1842–1898)
Не тело соблазнить в сей вечер прихожу я,
О зверь, очаг грехов, ниже́ в волне кудрей
Жать бурю грустную, тоскуя поцелуя
Неисцелимою посеянную в ней:
Даруй мне крепкий сон, лишенный сновидений,
Парящих в завесях тоски, сон, коим ты
Так наслаждаешься, лжи искушенный гений,
Сильней, чем мертвые, постигнув суть тщеты.
Ибо Пророк, точа все благородство духа,
Меня, как и тебя, бесплодностью палит,
Но если в каменной груди твоей стучит
Лишь сердце, коего не грыз червь злобы глухо,
Бегу я, саван свой узрев в маре́ гардин
И умереть боясь, когда я сплю один.
«Луна печалилась. Томились серафимы…»
Луна печалилась. Томились серафимы,
Склоняяся к смычкам, – и стон неуловимый
От скрипок трепетных – по венчикам цветов —
Скользил бледнеющий и умирал без слов.
То был блаженный день, день первого признанья,
Моя мечта, любя обдумывать страданья,
Вдыхала аромат печали и тоски,
Те грезы тонкие, больные лепестки,
Которые всегда роняет размышленье.
Блуждал я вдалеке от шума и движенья,
И взор мой отдыхал на старой мостовой —
Во мгле и в жизни – ты явилась предо мной.
И фея ты была ребяческих гармоний,
Которая скользит в сияющей короне,
Роняя, точно снег из молодой руки,
Душистых звезд лазурные венки.
Отходит кружево опять
В сомнении Игры верховной,
Полуоткрыв альков греховный —
Отсутствующую кровать.
С себе подобной продолжать
Гирлянда хочет спор любовный,
Чтоб, в глади зеркала бескровной
Порхая, тайну обнажать.
Но у того, чьим снам опора
Печально спящая мандора,
Его виденья золотя,
Она таит от стекол окон
Живот, к которому привлек он
Ее как нежное дитя.
Твой незлобивый лоб, о тихая сестра,
Где осень кротко спит, веснушками пестра,
И небо зыбкое твоих очей бездонных
Влекут меня к себе, как меж деревьев сонных,
Вздыхая, водомет стремится вверх, в Лазурь,
В Лазурь октябрьскую, не знающую бурь,
Роняющую в пруд, на зеркало похожий, —
Где листья ржавые, в тоске предсмертной дрожи,
По ветру носятся, чертя холодный след, —
Косых своих лучей прозрачно-желтый свет.
«Когда зима во тьме идет сквозь лес забытый…»
Когда зима во тьме идет сквозь лес забытый,
Порога пленный страж, ты плачешь, одинок,
Что ни один, увы, не тяготит венок
Наш мавзолей двойной, цветами не покрытый.
Полночный чисел бой, в тревоге ожиданья
Не слышишь суетных: тебе лишь мысль дана,
Чтоб вспышкой очага едва озарена,
Тебе явилась тень для краткого свиданья.
Коль хочешь, чтоб пришла, не отягчай цветами
Мой камень, чтоб поднять его могла перстами.
Душе, трепещущей средь вечной темноты,
В тоске угасших сил загробного желанья,
Мне надо, чтоб ожить, пить с губ твоих дыханье,
Пока всю ночь мое лишь имя шепчешь ты.
У нее были косы густые
И струились до пят, развитые,
Точно колос полей, золотые.
Голос фей, но странней и нежней,
И ресницы казались у ней
От зеленого блеска черней.
Но ему, когда конь мимо пашен
Мчался, нежной добычей украшен,
Был соперник ревнивый не страшен.
Потому что она никогда
До него, холодна и горда,
Никому не ответила: «Да».
Так безумно она полюбила,
Что когда его сердце остыло,
То в своем она смерть ощутила.
И внимает он бледным устам:
«На смычок тебе косы отдам:
Очаруешь ты музыкой дам».
И, лобзая, вернуть он не мог
Ей румянца горячего щек, —
Он из кос ее сделал смычок.
Он лохмотья слепца надевает,
Он на скрипке кремонской играет
И с людей подаянье сбирает.
И, чаруя, те звуки пьянят,
Потому что в них слезы звенят,
Оживая, уста говорят.
Царь своей не жалеет казны,
Он в серебряных тенях луны
Увезенной жалеет жены.
…………………………………
Конь усталый с добычей не скачет,
Звуки льются… Но что это значит,
Что смычок упрекает и плачет?
Так томительна песня была,
Что тогда же и смерть им пришла;
Свой покойница дар унесла;
И опять у ней косы густые,
И струятся до пят, развитые,
Точно колос полей, золотые…
Спустилась я в долину,
К реке, под сень берез,
Чтоб наломать жасмину
И диких алых роз.
Мой друг несмелый мимо
По склону шел на плес
Сквозь заросли жасмина
И диких алых роз.
«Тихоня! Ну и мина!» —
Смеялась я до слез
Среди кустов жасмина
И диких алых роз.
Потом пошла к плотине
И села возле лоз,
Забыв и о жасмине,
И о букете роз.
«Какой же ты мужчина!
Ты, верно, безголос?
Смотри, мелькают спины
Двух ящерок меж роз.
От глаз чужих в ложбине
Веселый рой стрекоз
Нас стережет в жасмине
И в ветках диких роз».
Объятьем скромник чинный
Ответил на вопрос.
«Ты вся как цвет жасминный,
А губы ярче роз».
Все он! Я неповинна,
Что вдаль поток унес
Большой букет жасмина
И ветки алых роз.
С красавицами и цветами,
С абсентом, перед камельком
Мы развлечемся, отдохнем,
Играя роль в привычной драме.
Абсент декабрьским вечерком
Нам души зеленит так странно,
Цветы же так благоуханны
На милой перед камельком.
Но тратят прелесть поцелуи,
И после нескольких измен
Расстанемся легко, без сцен,
Не мучаясь и не ревнуя.
И жгутся письма и цветы,
В алькове, ах! пожар занялся…
Но если спасся, жив остался,
Тоску абсентом гасишь ты.
Портреты все пожрало пламя,
Дрожь рук, и в голове трезвон…
И смерть придет, как долгий сон
С красавицами и цветами.
