Вольтер - Орлеанская девственница

То золотое время года было,
Когда в течении своем светило
Ночь убавляет, прибавляя к дням,
И, улыбаясь благосклонно нам,
Плывет по европейским небесам,
Не торопясь пересекать экватор.
То был твой праздник, о святой Иоанн,
Прославленный Иоанн, пустынь оратор.
Ты возвестил для всех времен и стран,
Что грешникам залог спасенья дан,
И я люблю тебя, пророк великий.
Другой Иоанн по лунным областям
С Астольфом путешествовал и там
Вернул рассудок другу Анджелики,
Коль верить Ариостовым словам.
Иоанн Второй, верни и мне мой разум!
Ты своего не отвращал лица
От сладостного, дивного певца,
Который пестро сотканым рассказом
Властителей Феррары веселил;
Ему ты строфы вольные простил,
Которые тебе он посвятил;
Прошу и я о помощи чудесной:
Я в ней нуждаюсь. Ведь тебе известно,
Что против героических годов,
Когда гремела Ариоста лира,
У нас гораздо больше дураков.
Спаси меня от всех болванов мира,
От всех хулителей моих стихов.
Порою шутки легкая отрада
Сойдет, смеясь, мой труд развеселить,
Но я серьезен, если это надо,
И только не желаю скучным быть.
Води моим пером и в сени вечной
Снеси Денису мой привет сердечный.

В окошко выглянув, Иоанна д'Арк
Увидела, что полон войска парк.
Гарцуют рыцари, горды собою,
Дам посадив на крупы лошадей;
Сто грозных всадников, готовы к бою,
Бряцают сталью копий и мечей.
На ста щитах кочующей Дианы
Дрожащие играют огоньки;
Ста шишаков колеблются султаны,
И, развеваясь посреди поляны
На древках копий, будто мотыльки,
По ветру вьются пестрые флажки.
Иоанна д'Арк решила, что ворвалась
Британцев рать со стороны реки.
Но героиня наша ошибалась, —
Ошибки в бранном деле не редки,
Как, впрочем, и в других делах. Бывало,
Впросак и наша Дева попадала
Без помощи Денисовой руки.

Но нет, не властелины Океана
Пришли Кютандр осыпать градом пуль,
А Дюнуа вернулся из Милана,
Герой, которого ждала Иоанна,
И с Дюнуа – прекрасный Ла Тримуйль,
Который с нежной Доротеей вместе
Так долго странствовал по всем краям,
Любовник постоянный, рыцарь чести,
Защитник ревностный прекрасных дам.
Избегнув мести своего злодея,
О родине нисколько не жалея,
С ним путешествовала Доротея.

Итак, составив четное число,
Все это воинство в Кютандр вошло.
Иоанна мчится вниз; король решает,
Что это бой, и следом поспешает,
Палаш блистающий в руке держа
И бросив вновь Агнесу и пажа.

Был юный паж счастливей без сравненья,
Чем тот, кто славой свой украсил трон.
Чистосердечно он вознес хваленья
Святителю, чье место завял он.
Ему пришлось одеться как попало.
Одной рукою прикрывая грудь,
Красавица другою помогала
Счастливцу панталоны натянуть.
Ее уста, прекрасные, как роза,
Дарили поцелуями Монроза.
Рука, полна желанья и стыда,
Все время попадала не туда.
Спустился в парк, не говоря ни слова,
Монроз прекрасный. Господин аббат
При виде Адониса молодого
Вздохнул печально и потупил взгляд.

Меж тем Агнеса привела в порядок
Лицо, улыбку, речь и волны складок.
Монарха отыскавший своего,
Стал Бонифаций уверять его,
Что это милость божья, что чудесный
Святое место посетил гонец,
Что Франции прекрасной наконец
Знак явный подан милости небесной,
Что англичан отныне ждет беда.
Король поверил; верил он всегда.
Иоанна подтверждает эти речи:
«Нам помощь шлет всевышнего рука;
Великий государь, вас ждут войска,
Спешите к ним скорей для новой сечи».
Тримуйль и благородный Дюнуа
Свидетельствуют, что она права.
Стоявшая невдалеке, робея,
Пред королем склонилась Доротея.
Агнеса обняла ее, и вот
Из замка выезжает гордый взвод.

Смеются часто небеса над нами.
Вот и тогда их равнодушный взгляд
Следил, как бодро двигался полями
Героев и любовников отряд.
Прекрасный Карл с Агнесой нежной рядом
Дарил возлюбленную пылким взглядом,
И, королевской верностью горда,
Приветная, похожая на розу,
Красавица кивала иногда —
Какая слабость! – юному Монрозу.
Молитву путников творил аббат,
Но очень часто, утомленный ею,
Он направлял медоточивый взгляд
То на Агнесу, то на Доротею,
То на Монроза и на требник вновь.
Доспехи в золоте, в груди любовь —
Вот Ла Тримуйль! Он гарцевал, ликуя,
С прекрасной Доротеею воркуя.
Нежна, застенчива и влюблена,
Твердила о своей любви она,
Украдкою любовника целуя.
Он повторял ей, что одну мечту
Хранит в душе: окончив подвиг чести,
На лоне наслажденья в Пуату
Зажить с возлюбленной прекрасной вместе.
Иоанна, девственной отваги цвет,
Одета в юбку и стальной корсет.
В великолепном головном уборе,
На благороднейшем осле своем
Беседовала важно с королем,
Но душу ей, увы, терзало горе.
Порой Иоанна испускала стон,
Раздумывая с видом невеселым
О Дюнуа: ей рисовался он
В воспоминаньях совершенно голым.

Бонно, едва переводивший дух,
Украшен бородою патриарха,
Шел, как слуга великого монарха,
В хвосте, заботясь о хозяйстве. Двух
Ленивых мулов вел он с индюками,
Цыплятами, вареньем, пирогами,
Вином, отборными окороками.

В то время Жан Шандос меж диких скал
Исчезнувших любовников искал
И показался вдруг на повороте
Героям, размышлявшим об Эроте.
Порядочная свита с ним была,
Но были там лишь грубые вояки,
И прелесть женская в ней не цвела,
На нежных лицах не пылали маки
И на сосках бутоны алых роз.
«О, о! – воскликнул грозно Жан Шандос, —
У вас, я вижу, две, нет, тридевицы,
Французы, род презренный и смешной,
А у Шандоса нету ни одной!
Без проволочек, я хочу сразиться,
Стоит Фортуна за моим плечом.
Я вызываю вас. Мы будем биться
Попеременно шпагой и копьем!
Пускай выходит драться, кто посмеет.
Тому, кто в поединке одолеет,
Из трех любая пусть принадлежит».

Бесстыдством оскорбленный, Карл дрожит
От гнева, тотчас за копье берется,
Но Дюнуа великий говорит:
«Сеньор, позвольте мне за вас бороться».
Сказавши это, он летит вперед.
Но Ла Тримуйль прекрасный в свой черед
Кричит: «Нет, я! » Никто не уступает.
Толстяк Бонно им жребий предлагает.
Так в героические времена
На узелки тянулись имена
Героев, доблестной искавших смерти.
Так участь избираемых в конверте
Таит республиканская страна.
И если смею приводить примеры,
Достойные неоспоримой веры,
Я вам скажу, что и святой Матвей
Так утвержден был в должности своей.
Дрожит за короля, кряхтит, вздыхает
Добряк Бонно и жребий вынимает.
С высот сияющих святой Денис
Глядит с отеческой улыбкой вниз,
Любуясь Девственницею могучей,
И направляет бестолковый случай.
Он счастлив: узелок Иоанной взят.
Ему хотелось, чтобы вновь, без страха,
Забыв мечты и гнусного монаха,
Она схватила боевой булат.

Священною отвагой обуянна,
За кустик скромно прячется Иоанна,
Чтобы надеть кольчугу, юбку снять,
Из рук оруженосца меч принять,
И наконец, исполненная гнева,
На своего осла садится Дева.
Колени сжав, она копьем трясет,
Одиннадцати тысяч дев зовет
Себе на помощь силу. А Шандосу
Нельзя к святым показывать и носу,
И, как безбожник, он на бой идет.
Бросается к Иоанне Жан проклятый.
Их мужество равно, блистает взор;
Осел и конь, закованные в латы,
Почуяв шпоры, мчат во весь опор.
И крепкий лоб, такой же лоб встречая,
Рождает в воздухе зловещий треск.
Кровь лошади струится, обагряя
Разбитого доспеха мрачный блеск.
Раздалось эхо страшного удара;
Неистовый пронесся крик осла;
И, разом выбитые из седла,
Лежат герои. Привязав два шара
К веревкам одинаковой длины,
Пустите их с двух точек полукруга:
Они стремятся, ярости полны,
С размаху налетают друг на друга,
И оба сплющены в единый миг;
Их вес и натиск был равновелик.
Взволнованы французы, как и бритты.
Они страшатся, что бойцы убиты.

Спасительница Франции, увы,
Как ни храбры, как ни прекрасны вы,
Но такова уж женская натура:
Сильней Шандосова мускулатура,
Устойчивее ноги, крепче кость.
Он вскакивает, источая злость.
Иоанна тоже хочет встать во гневе,
Но помешал ей глупый взбрык осла,
И на лопатки, как и должно деве,
Иоанна побежденная легла.

Шандос решает, что в ужасной схватке
Им Дюнуа положен на лопатки
Иль там король. Спешит узнать Шандос,
Кому он поражение нанес.
Снимает шлем и видит смоль волос,
Глаза прекрасные. Снимает латы
И видит, изумлением объятый:
Пред ним две груди, прелестью равны,
Разделены, округлы и нежны,
На них цветут два алые бутона,
Как розы две у тихого затона.
Предание гласит, что в этот час
Шандос творца прославил в первый раз:
«Она моя, надменная Иоанна,
Опора Франции досталась мне!
Клянусь святым Георгием, желанна
Мне Девственница гордая вдвойне.
Пускай святой Денис меня осудит:
Марс и Амур – моя защита будет».
Оруженосец вторил: «Да, милорд,
Упрочьте судьбы английского трона.
Отец Лурди в уверенности тверд,
Что Франция не понесет урона,
Пока верней, чем Лациума щит,
Вот эта девственность ее хранит,
Сулящая отчизне нашей беды.
Берите с бою этот стяг победы».
«Да, – отвечал британец, – их оплот
Теперь становится моим уделом».

Иоанна бедная, дрожа всем телом,
Обеты всевозможные дает
Денису, лишена защиты лучшей.
Герой прекрасный, Дюнуа могучий
Вздыхает. Что поделать может он,
Раз поединка свято чтут закон
Все нации? Какой ужасный случай!
Копыта врозь, с поникшей головой
И уши опустив, с Иоанной рядом
Лежит осел; с глубокою тоской
Следит он за Шандосом смутным взглядом,
Давно питая в сердце тайный пыл
К прекрасной девственнице, полной сил, —
Строй нежных чувств, которые едва ли
Ослы простые на земле знавали.

Доминиканец тоже стал дрожать:
Его пугает злой британский воин.
Он, главное, за Карла неспокоен:
Вдруг, чтобы честь отчизны поддержать
И дерзкому не дать над ней глумиться,
Король с Агнесою соединится,
И в те же воды повернут свой руль
С прекрасной Доротеей Ла Тримуйль?
Он стал под дубом, с горьким сокрушеньем,
И предался печальным размышленьям
Над действием и над происхожденьем
Приятного греха, чье имя блуд.

Почтенный брат, уединившись тут,
Был осенен таинственным виденьем,
Похожим на пророческие сны
Иакова, проныры в рукавицах,
Нажившего кой-что на чечевицах,
Как делают Израиля сыны.
Старик Иаков увидал когда-то
В вечерний час на берегу Евфрата
Баранов, лезших на хребты овец,
Которые встречали их покорно.
В том, что увидел наш святой отец,
Таились мудрости не меньшей зерна.
Он видел рыцарства грядущий цвет,
Он наблюдал, как баловни побед
С роскошными красавицами рядом
Их пожирали сладострастным взглядом,
И каждого их них (о, козни зла!)
Любовь неудержимая влекла.
Так в дни весны, когда, с небес слетая,
Зефир и Флора дарят жизнь цветам,
Разноголосая пернатых стая
Любовью тешится по всем кустам;
Целуются стрекозы здесь и там,
А львы бегут с рыканьем исступленным
К своим подругам, страстью истомленным.

Он зрит того, чья слава, как лучи, —
Франциска Первого, бойца. И что же?
С прекрасной Анной тот забыл на ложе
Утраченные в Павии мечи.
Уводят Карла Пятого от лавров
Дочь Фландрии и дочь неверных мавров.
Цвет королей! Один на склоне дней
Схватил подагру, а другой – скверней.
Вокруг Дианы резво вьются смехи,
Когда Амур, для сладостной потехи,
Ее любовной радует игрой
С тобою, Генрих, именем Второй.
Клорису для пажа позабывает
Девятый Карл, преемник твой пустой,
Небеспокоясь, что Париж пылает.
Блеск незакатной славы окружает
Тебя, о Борджа, Александр Шестой!
Ты явлен взору в образах без счета:
Здесь – без тиары, как супруг простой,
С Веноццой делишь радости Эрота,
Немного ниже – с дочерью своей
Лукрецией, признанье шепчешь ей.
О Лев Десятый, славный Павел Третий!
Все короли в любви пред вами дети;
И все же вы уступите ему,
Великому беарнцу моему;
Не столько доблесть в брани и в совете
И громкое над Лигой торжество,
Как Габриель, прославили его.
А дальше – век счастливого владыки,
Век пышных празднеств. О, не чудеса ль
Твой дивный двор, Людовик наш Великий,
Амуром выстроенный твой Версаль,
Где были призваны служить любови
Все грации, где каждый был влюблен;
Цветочным ложем стал твой славный трон,
И бог войны напрасно жаждал крови;
Амур, ты приводил их к королю,
Нетерпеливо шепчущих: «Люблю», —
Соперниц – знаменитую доныне
Племянницу лукавца Мазарини,
Горячую, как солнце, Монтеспан
И Лавальер. Всем час блаженства дан.
Одна вкушает страстное мгновенье,
Другая ожидает наслажденья.

О времена Регентства, дни утех,
Когда никто уже не ищет славы,
А только наслажденья и забавы,
Позабывая, что такое грех,
Когда беспечного безумья смех
Доносится и в сельские дубравы!
Из своего роскошного дворца
Регент примером зажигал сердца,
И в Люксембурге Дафна молодая,
Влюбленному призыву отвечая,
Звездой двора веселого цвела;
Ее вели к постели, обнимая,
Амуры с Бахусом из-за стола.
Но я смолкаю; нынешние лета
Не смею я в стихах живописать.
Опасность не хочу я накликать;
Дни современные – ковчег завета:
И кто его посмеет тронуть, тот,
Сраженный небом, замертво падет.
Я замолчу. Но если б только смел я,
То вас бы, о красавица, воспел я,
Вас, поклоненья моего предмет,
Любви, красы и благородства цвет,
И положил бы в беспредельной вере
У ваших ног дань сердца, как Венере.
О, если бы Амур и девять муз
Мне помогли, воспел бы я союз
Любви и славы, но, увы, словами
Восторга мне не выразить пред вами.

А погрузившийся в святой экстаз
Аббат, конечно, зрел тогда и вас.
Он взором жадным, но, как прежде, скромным,
Светлейшее из зрелищ созерцал,
Как двое несравненных, с видом томным,
Пьют до конца запретных нег бокал.
«Увы, коль все великие на свете
Ведут попарно поединки эти, —
Воскликнул он, – то разъяренный бритт,
Который перед Девою стоит,
Свершает промысла закон, не боле.
Так подчинимся же господней воле,
Аминь, аминь», – он прошептал, и вот
Благоговейно продолженья ждет.

Но нет, Денис, за Францию предстатель,
Не мог позволить, чтобы Жан Шандос
Иоанне роковой удар нанес.
Вы знаете, конечно, друг читатель,
Что будет, если завязать тесьму.
То средство страшное и колдовское;
Святой не должен прибегать к нему,
Когда он может приискать другое.
Огонь Шандоса превратился в лед.
Он, ничего не сделав, устает;
Бессилием внезапным утомленный,
На берегу желанья он поблек,
Как увядает в засуху цветок,
С согнутым стеблем, с головой склоненной,
Мечтающий с напрасною тоской
О животворной влаге, насмерть ранен.
Так усмирен был гордый англичанин
Дениса чудотворною рукой.

Иоанна быстро покидает бритта,
Приходит в чувство и, смеясь над ним,
Кричит Шандосу: «Англии защита,
Нельзя сказать, что ты непобедим.
Господь, услышавший мои молитвы,
Лишил тебя меча в начале битвы.
Но мы еще поборемся с тобой,
И отомщу я поздно или рано.
Всех англичан зову сейчас на бой.
Прощай до встречи возле Орлеана».
Шандос надменный произнес в ответ:
«Прощайте; девушка вы или нет,
Когда опять мы вступим в бой открытый,
Святой Георгий будет мне защитой».