Ее злосчастий (голода, чумы,
Осад, сражений, бегства в снег и в стужу),
Мы, всем народом, требовали громко
Войны и крови; буйная забава,
Нам, зрителям, она была приятным
Предметом для бесед. Не помышляя
О нами не испытанных невзгодах,
Не думая о случае, хоть он
Настолько темен, что нельзя найти
Ему причины явственной, — повсюду
(Снабдив велеречивым, предисловьем
И призывавьем бога в небесах)
Мы слали повеленья умереть
Десяткам тысяч! Юноши, и девы,
И женщины, что плачут, если лапку
Сломать жуку, читают про войну —
Излюбленная к завтраку приправа!
Несчастный, знающий слова святые
Лишь по божбе, умеющий едва
Призвать благословение господне,
Становится витией, знатоком
Механики побед и поражений,
Всех терминов науки об убийстве,
Которые мы бегло произносим,
Как отвлеченья, как пустые звуки,
Что не родят ни образов, ни чувств!
Как будто павший воин не был ранен;
Как будто ткань богоподобной плоти
Рвалась без муки тягостной; как будто
Несчастный, легший на кровавом поле,
Был не убит, а вознесен на небо;
Как будто мертвого вдова не кличет
И бог не судит! Потому идут
На нас дни бед, сограждане мои!
Что, если отомщающий, всесильный,
Всем воздающий промысл нам откроет
Смысл наших слов, заставит нас постичь
Безумие и пустоту всех наших
Жестоких дел?
О, не спеши карать,
Отец небесный! Не спеши карать нас!
Не дай изведать нашим женам бегство,
Под непосильным бременем малюток,
Любимых деток, что вчера смеялись
У их груди! Мужья, сыны и братья,
Покоившие нежный взгляд на тех,
Кто с вами рос у очага родного,
Вы все, внимавшие субботним звонам
Не с мертвым сердцем, станьте ныне чисты!
Вперед! как мужи! отразить врага
Безбожного, пустой, но злобный род,
Который честь поносит, сочетая
С убийством радость; и, суля свободу,
Сам слишком чувственный, чтоб быть свободным,
Свет жизни гасит, убивает в сердце
Надежду, веру, все, что утешает,
Что возвышает дух! Вперед! И сбросим
Их рать на возмущенный океан,
И пусть она качается в волнах,
Как жалкий сор, что с наших берегов
Смея горный вихрь! И если б нам вернуться
Не в упоенье славы, но со страхом,
Раскаявшись в ошибках, пробудивших
Врагов свирепых ярость!
Я сказал,
О братья! О британцы! Я сказал
Вам злую правду, но не злобой движим
И не мятежным, неуместным рвеньем;
В том нет прямого мужества, кто, прячась
От совести, боится увидать
Свои пороки. Все мы слишком долго
Питались заблужденьями! Одни,
Томясь враждой неутолимой, ждут
Всех перемен от смены управленья;
Как будто правящая власть — одежда,
К которой наши бедствия пришиты,
Как кружева и ленты, и с одеждой
Их можно снять. Другие слепо ждут
Всем язвам исцеленья от немногих
Ничтожных слуг карающей Десницы,
Заимствующих качества свои
От наших же грехов и беззаконий,
Их воспитавших. Третьи, между тем,
Объяты буйным идолопоклонством;
И все, кто не падет пред их богами
И им молитв не вознесет, — враги
Отечества!
Таким сочтен и я. —
Но, о Британия! родимый остров!
Ты всех имен дороже и святей
Мне, сыну и товарищу, и брату,
И мужу, и отцу, который чтит
Все узы чувства и нашел их все
В окружии твоих скалистых взморий.
Моя Британия! родимый остров!
И как не быть тебе святой и милой
Мне, от твоих озер и облаков,
Холмов, долин, утесов и морей
Впивавшему, пока себя я помню,
Всю сладость чувств, все благородство мыслей,
Все обожание творца в природе,
Все, что родит любовь и преклоненье,
Что духу смертному дает вкусить
Грядущей жизни радость и величье?
В моей душе нет образов и чувств,
Мне не внушенных родиной! Прекрасный
И благодатный остров! Мой единый,
Величественный храм, где я брожу
Благоговейно и с высокой песнью,
Любя творца! -
О, если бы мой страх
Сыновний был напрасен! и угрозы
И похвальба свирепого врага
Прошли, как вихрь, что прошумел и замер
Среди дерев и, слышный в отдаленье,
Здесь, меж холмов, не преклонил травы.
Но вот уже роса далеко шлет
Плодовый запах золотого дрока:
Простился свет с вершиною холма,
Но озарен еще лучом наклонным
Маяк, плющом обвитый. До свиданья,
О ласковый, безмолвный уголок!
Тропой зеленой, вереском холмов
Иду домой; и вдруг, как бы очнувшись
От угнетавших душу мне предчувствий,
Себя я вижу на высоком гребне
И вздрагиваю! После одиноких
Часов в спокойной, замкнутой ложбине
Вся эта ширь — и сумрачное море,
Свинцовое, и мощное величье
Огромного амфитеатра тучных
Поросших вязами полей — подобна
Содружеству, ведущему беседу
С моим сознаньем, взвихривая мысли!
А вот и ты, мой малый Стоуи! Вижу
И колокольню, и четыре вяза
Вокруг жилища друга моего;
За вязами, неразличим отсюда
И мой смиренный дом, где мой ребенок
И мать его живут в тиши! Проворным
И легким шагом я иду туда,
Зеленый дол, тебя припоминая
И радуясь, что тишиной природы
И одинокой думой смягчена
Моя душа и стала вновь достойна
Хранить любовь и скорбь о человеке.
Незеp-Cтoуи, апреля 20, 1798.
Первая строфа.
Обращение к тем предметам Природы, размышление о которых внушило Поэту преданную любовь к Свободе.
Вторая строфа.
Радость Поэта при свершении Французской Революции и его бесконечное отвращение к Союзу держав против Республики.
Третья строфа.
Бесчинства и преступления во время власти Террористов рассматриваются Поэтом как недолговечная буря и как естественный результат недавнего деспотизма и грязных суеверий Папства. В действительности Рассудок уже начал внушать множество опасений; но все же Поэт стремился сохранить надежду, что Франция изберет лишь один путь победы — показать Европе более счастливый и просвещенный народ, чем при других формах Правительства.
Четвертая строфа.
Швейцария и отказ Поэта от прежних мыслей.
Пятая строфа.
Обращение к Свободе, в котором Поэт выражает убеждение, что те чувства и тот великий и д е а л Свободы, который разум обретает, созерцая свое индивидуальное бытие в возвышенные объекты вокруг нас (см. первую строфу), не принадлежат людям как членам общества и не могут быть дарованы или воссозданы ни при какой форме правления; но являются достоянием отдельных людей, если они чисты и полны любви и поклонения богу в Природе".
I
Вы, облака, чей вознесенный ход
Остановить не властен человек!
Вы, волны моря, чей свободный бег
Лишь вечные законы признает!
И вы, леса, чаруемые пеньем
Полночных птиц среди угрюмых скал
Или ветвей могучим мановеньем
Из ветра создающие хорал, —
Где, как любимый сын творца,
Во тьме безвестной для ловца,
Как часто, вслед мечте священной,
Я лунный путь свивал в траве густой,
Величьем звуков вдохновенный
И диких образов суровой красотой!
Морские волны! Мощные леса!
Вы, облака, средь голубых пустынь!
И ты, о солнце! Вы, о небеса!
Великий сонм от века вольных сил!
Вы знаете, как трепетно я чтил,
Как я превыше всех земных святынь
Божественную Вольность возносил.
II
Когда, восстав в порыве мятежа,
Взгремела Франция, потрясши свет,
И крикнула, что рабства больше нет,
Вы знаете, как верил я, дрожа!
Какие гимны, в радости высокой,
Я пел, бесстрашный, посреди рабов!
Когда ж, стране отмщая одинокой,
Как вызванный волхвами полк бесов,
Монархи шли, в годину зла,
И Англия в их строй вошла,
Хоть милы мне ее заливы,
Хотя любовь и дружба юных лет
Отчизны освятили нивы,
На все ее холмы пролив волшебный свет, —
Мой голос стойко возвещал разгром
Противникам тираноборных стрел,
Мне было больно за родимый дом!
Затем, что Вольность, ты одна всегда
Светила мне, священная звезда;
Я Францию проснувшуюся пел
И за отчизну плакал от стыда.
III
Я говорил: "Пусть богохульный стон
Врывается в созвучья вольных дней,
И пляс страстей свирепей и пьяней,
Чем самый черный н безумный сон!
Вы, на заре столпившиеся тучи,
Восходит солнце и рассеет вас!"
И вот, когда вослед надежде жгучей,
Разлад умолк, и длился ясный, час,
И Франция свой лоб кровавый
Венчала тяжким лавром славы,
Когда крушительным напором
Оплот врагов смела, как пыль, она,
И яростным сверкая взором,
Измена тайная во прах сокрушена,
Вилась в крови, как раненый дракон, —
Я говорил, провидя свет в дали:
"Уж скоро мудрость явит свой закон
Под кровом всех, кто горестью томим!
И Франция укажет путь другим,
И станут вольны племена земли,
И радость и любовь увидят мир своим".
IV
Прости мне, Вольность! О, прости мечты!
Твой стон я слышу, слышу твой укор
С холодных срывов Гельветийских гор,
Твой скорбный плач с кровавой высоты!
Цвет храбрецов, за мирный край сраженный,
И вы, чья кровь окрасила снега
Родимых круч, простите, что плененный
Мечтой, я славил вашего врага!
Разить пожаром и мечом,
Где мир воздвиг ревнивый дом,
Лишить народ старинной чести,
Всего, что он в пустыне отыскал,
И отравить дыханьем мести
Свободу чистую необагренных скал, —
О, Франция, пустой, слепой народ,
Не помнящий своих же страшных ран!
Так вот чем ты горда, избранный род?
Как деспоты, кичась, повелевать,
Вопить на травле и добычу рвать,
Сквернить знаменами свободных стран
Храм Вольности, опутать и предать?
V
Кто служит чувствам, кто во тьме живет,
Тот вечно раб! Безумец, в диких снах;
Он, раздробив оковы на руках,
Свои колодки волею зовет!
Как много дней, с тоскою неизменной,
Тебе вослед, о Вольность, я летел!
Но ты не там, где власть, твой дух священный
Не веет в персти человечьих дел.
Ты ото всех тебя хвалящих,
Чудясь молитв и песен льстящих,
От тех, что грязнет в суеверьях,
И от кощунства буйственных рабов
Летишь на белоснежных перьях,
Вожатый вольных бурь и друг морских валов!
Здесь я познал тебя, — у края скал,
Где стройный бор гуденье хвои
В единый ропот с шумом вод сливал!
Здесь я стоял с открытой головой,
Себя отдав пустыне мировой,
И в этот миг властительной любви
Мой дух, о Вольность, встретился с тобой.
Февраль, 1798 (М. Л. Лозинский-декабрь 1919)
