и запомнишь новый стих.
Когда от жизни, битый и угрюмый,
я ухожу, зализывая раны
и погружаясь в пропасти раздумий,
с тревогой лень мешаю и стыжусь
страданий;
когда от этой жизни ухожу я,
которая с упорством и дерзанием
срывает по́ходя завесы мироздания,
ищу покоя, прячусь и тоскую, —
тогда, припав осевшею душой
к надмирной тишине,
я времени вдруг постигаю торопливый бег.
В его стремнинах неуместен
сердца истомлённый,
запоздалый бой.
Теперь я в нём своё предназначенье слышу.
И, на себя восстав,
я рушу свой несбывшийся
покой!
И вновь я тот же, кем и прежде был,
и грудь свободней дышит.
В душе своей отсею шелуху.
Забуду помыслов невнятные значения.
Чертополох иззубренных улыбок и угрюмую
хулу
сотру из памяти,
остуженной в сомнениях.
И вихри праздности, и ласточкин восторг
не стоят ничего, исписанные ложью.
Приму лишь то, чего всегда достичь желал
и мог,
отдав под нож боязнь и осторожность.
Так много пролетело дней потухших!
Неярок свет, завесой истомлённый.
Свой жребий перемятый, но – не самый
худший
я вновь прямлю,
надеждой осветлённый.
Мы – поэты, и этим давно и до самого дна
всё уже сказано.
Хоть и изгои, однако же – непременно
берём своё, —
не какие-то хлюпики
лупоглазые.
Зачита́ем любого своими шедевростями
до изнеможения.
Жить нам привычно возвышенным, —
в том и начало нас
и – продолжение.
Мы вдохновляемся женщиною, росою, луной
и без труда угадываем, кто наш, а кто не того —
иной.
Ро́сы нам снятся чаще свадебной кутерьмы.
Никто не сгорал от страсти так, как сгораем мы.
Случай любви или любовь по случаю —
нам как цветенье роз.
За дерзкий вопрос вопросов нам не учинят
спрос.
Смерть наступает рано, если талант большой.
Будущее за нами. Мы за него горой.
Нимфы болтают ножками, полуприкрывши грот.
Если идти, то с нами, с нами всегда везёт.
Не пропадает семя, вброшенное в уют.
Расчётчик или растратчик, – думаем: оба врут.
Нам не бывает тесно даже в самих себе.
Слоги истомой блещут. Грустно в пустой избе.
Каждый из нас прославлен стихом о прохладе
в зной.
Для нас уважа́ющих не откажем рифму отбить
клюкой.
Наше почтенье матронам, неразведёнкам, девам.
Мы полагаем верными их размышления влево.
Старое нам постоянно кажется сладким и даже
новым.
В счастье немудрено забыться, если оно готовое.
Нет ни путей ни тропинок, которые нами
не хожены.
Не счесть баллад и поэм, что нами ещё
не сложены.
Наши строфы и строки масштабны, азартны,
чисты,
глубо́ки.
Мы пари́м над мира́ми и
творим их сами, —
истинные пророки!
Мы с вами слишком долго не мужали
и до конца не знаем, как стары;
когда по-детски пели и смеялись, —
уж мы не вспоминаем той поры.
Мы слишком много потеряли сразу:
наш ум, ещё не стойкий, охладел.
И юности порыв без пользы пролетел,
уйдя из памяти и став пустою фразой.
И всё ж горит пока над нами луч надежды…
Но нам уж не сменить своей одежды:
она навек негодованье скрыла,
с которым мы теперь клянём земное зло.
Безвременья бесчувственная сила
с крутой скалы нас бросила на дно.
Воспоминаний неизменных нет;
теснят одни других, – вот жизни проза.
Но – не уйти от них и от того вопроса,
что на душе лежит как застарелый след.
Тот росчерк стал теперь уж неприметен.
Лишь иногда как будто ярким светом
твоё лицо озарено бывает.
Печаль с него разлука не смывает.
В минуты эти, огорчений полный,
тянусь к надеждам, за мечты цепляюсь.
