Когда сотни смертных приговоров,
А палачи цветут от вида крови,
Кривые линии кладбищенских заборов
Очертят новых жертв «Земли и Воли».
Это новый, первый круг из девяти,
Но тут новому не смогут научить.
Вот правдолюбца к плахе подвели,
Его уговорили мучеником быть.
Ёлки по деляне метят топором,
А людей – судебным приговором.
Кто долго был неприкасаемым лицом,
Уйдёт с заслуженным позором.
Хочу, чтобы всегда был предлог и причина
Посидеть за столом с друзьями,
Чтобы водки испить из графина
И закусить бочковыми груздями.
И чтобы всегда был предлог и причина
Заявиться домой с цветами.
И чтоб тебя не пугала моя щетина,
А ты меня не пугала слезами.
Надо, чтобы всегда была причина и предлог
В самой безнадёжной ситуации
Встретиться глазами и начать диалог,
И прийти к понятной ориентации.
Но не хочу, чтобы была причина и предлог
Сидеть и тупо выжидать,
Уставившись в газетный некролог,
Понимая, что уже не надо ждать.
И не надо ни предлога, ни причин,
Остаётся только помолиться
И, когда на гроб накинут балдахин,
Надо с неизбежностью смириться.
И почувствуй, как хочется жить!
И тут не нужна причина, и не нужен предлог,
Но закон бытия не дано изменить,
И потому по каждому написан эпилог.
Кто-то на полка́х в парилке угорает
И веником себе бока бодрит,
А тут зуб на зуб не попадает,
И левая рука от холода дрожит.
К щеколде кожа прилипает,
А железная дверь – как у танка броня.
Тут на мои звонки никто не отвечает,
Не хочет она даже увидеть меня.
А я просто хочу извиниться
За свои гадкие поступки и слова;
Лучше бы мне было вовсе не родиться,
Чтобы только не случилось, что было вчера.
Загуляла нищета, затряслись лохмотья.
Я свою дозу сильно перепил,
И это бесы ослабили поводья,
И я нагло и конкретно загрубил.
А сейчас под этой дверью
Остываю от позора и стыда,
Я здесь с единственной целью:
Чтобы ты как-то простила меня.
Проявите милость к падшим,
Вам это зачтётся на высшем суде.
Всем покаяние принявшим —
Долгие лета на этой Земле.
Каких только режимов не бывает,
Особо много видов – политических.
Конечно, первый – тот, что возбуждает,
Это самый экзотический режим – монархический.
А тот, который беспрестанно удивляет,
Того публично и доверчиво зовут —
демократический.
А есть ещё такой, что грузит и пугает,
Смелые зовут его – автократический.
А есть ещё режимы по видам содержания,
Они под грифами «усиленный» и «общий»:
Там будут заниматься перевоспитанием,
Пока не слепится гражданин хороший.
У режима строгого – своё предназначение,
Там берутся только исправлять,
Но не смотрят на ярое служебное рвение;
Это то же самое, что пальто до пяток
в брюки заправлять.
А есть ещё особые режимы – иждивенцы,
Здесь нет воспитателей, и никого не исправляют,
Те, кто там – уже невозвращенцы,
Их по судебным приговорам ломают и карают.
Но есть ещё один режим – постельный,
И коль тебя туда сумели затащить,
Пусть он тебе не кажется расстрельным,
А поможет Веру укрепить.
Траншеи роют и окопы, колодцы и могилы,
В ход идёт, что под руку попалось:
Ломы, лопаты или даже вилы,
Тут главным было, чтобы в землю затыкалось.
Только ямы друг для друга роют языками,
Когда коптит в безлунной ночи чёрная свеча,
И чётки разбираются грязными руками
В такт копыт рогатого козла.
Анонимщики – прослойка социальная —
Умело помогала врагов изобличить.
Цветёт, как белладонна, политика фискальная,
Она сумела многим жизнь укоротить.
А окопы роет колесо фортуны:
Сегодня не убили, и значит, повезло.
Удаче не нужны партийные трибуны,
И выживут солдаты всем смертям назло.
А на могиле копщики с лопатой и кайлом,
Водка налита в стакане огранённом.
Тут не надо было думать ни о чём,
Им всё равно, что там, в гробу казённом.
Земля и небо в прошлом и грядущем
Кормили всё, что любит и страдает.
И будет для нас гласом вопиющим,
Что никогда душа не умирает!
Ветер злобно дунул по сухому насту,
И он на солнце заискрил, как на ёлке мишура.
Наст, плотный и шершавый, подобно пенопласту
Белыми боками трётся о тебя.
Он голыми руками холодный снег копает
В каком-то фантастическом порядке.
Он сам себя пьянит и сразу отрезвляет,
Уверенный в себе и за себя.
Под этой белой коркой поздние цветы
Медленно, но верно умирают.
Эти пасынки осенней суеты
К началу холодов только зацветают.
Кто видел на снегу яркие цветы,
Уверует в любые чудеса.
Ты только их руками не бери:
Они сгорят в присутствии тепла.
Они не могут ни любить, ни обещать,
И на свету им остаётся
