Давид Самойлов - Стихи

Под небом вызревает полдень душный.
Сосна томится, изнывает вол.
Ведет кукушка счет свой благодушный,
Лопочет горлица, поет щегол.

Купается зефир в струе воздушной,
Но от морей борей грядет, тяжел.
И пастушок глядит на небо, скучный,
В предчувствии ближайших бурь и зол.

Ах, человеку каждому знакома
Боязнь небесных молнии и грома,
Когда над головой ревет судьба.

Нам страшно от ее разноголосья.
На тучных нивах буря рвет колосья
И на колени падают хлеба.

В честь урожая с музыкой и пеньем
В селе веселье ходит ходуном;
И, свален с ног напитком Вакха пенным,
Крестьянин засыпает сладким сном.

Сама природа дышит утомленьем
И, догорая медленным огнем,
Она стоит над праздничным селеньем
И всех к покою призывает в нем.

Под звуки рога, на заре нескорой,
С заряженными ружьями и сворой
Охотники устраивают гон.

И бедный зверь сквозь лес бежит в смятенье,
И в страхе слышит гончих приближенье,
И упадает, выстрелом сражен.

Закоченев над свежими снегами,
Под резким ветром, дующим в дуду,
Бежать, притопывая сапогами,
И ежась, и дрожа на холоду.

И все ж найти спасительное пламя
И, обогревшись, позабыть беду.
И вновь спешить неверными шагами,
Скользить, пока не упадешь на льду.

Барахтаться, вставать и падать снова
На плоскости покрова ледяного,
И все стремиться к очагу, домой.

И слышать там, в уюте душу грея,
Как из железных врат летят бореи…
Бывает все же радость и зимой![1]

Поэма начинается раздумьем,
Где мирятся рассудок и чутьё.
Три макбетовских ведьмы,
три колдуньи
Злословят при рождении её.
Поэма начинается Москвою
В свету шарообразных фонарей,
И дружбой невнимательной, мужскою,
И спорами в студенческой дыре…
Но мимо! мимо! Нам бока измучил
Рассудка несгибаемый каркас.
От нами созданных чудес и чучел
Железный век оттаскивает нас.
Он требует не жизни на коленях,
А сердца — безраздельно и сполна.
Так постигают люди поколенья,
Что началась Троянская война.
             1
Был ранний час. Умытые дождями
Сокольники дышали новизной.
Цветные капли на кустах дрожали,
Берёзы удивляли белизной.
Неясный улыбающийся лучик
Блуждал в траве, счастливый от любви.
И бегали средь кочек и колючек
Похожие на буквы муравьи.
Так шел Серёжа к райвоенкомату,
Печаль мешая с этой теплотой
И чувствуя — обрубленные даты
Живут уже, как травы под водой.
Уже почти не тяготят разлуки
(Где мать, сквозь слёзы,
                     с поцелуем в лоб.
И торопливо переданный в руки
С домашним скарбом пёстрый узелок).
Какое-то бессмысленное счастье,
Подобное начавшемуся дню.
— А с Верой даже и не попрощался!
Пожалуй, я оттуда позвоню…
Наверное, той самой беспричинной
Беспечностью отмечены вокруг
Все странствия из мальчиков
                        в мужчины
И постиженье подлинных наук.
Мы дожили до дней такого ранга,
До наших дней, где наши чудеса.
(Как Павка" говорил: дойдём до Ганга,
И Мишка"" про романтику писал.)
Романтика! она ещё нам снится,
Курлыкают степные журавли,
Когда её на западной границе
Уже вминают танки в колеи;
Когда слепым кочевьем бредят шляхи
И дымом сёл прогоркли вечера
И косят разноцветные рубахи
На всех дорогах вражьи «Мессера»;
И съедена последняя буханка,
И гибель нам пророчат старики…
Но осаждённый полуостров Ханко
Ещё обороняют моряки.
Ещё райком, решив без протокола
Бесспорно оставаться на местах,
Не директивы требует, а тола,
О взорванных мечтая поездах.
Ещё мечта достойна испытанья,
Она готова к жизни кочевой.
Ещё дерётся партизанка-Таня
И верует в победу Кошевой.
И мы приходим в райвоенкоматы,
Стоим у неуютного стола.
— Ну что ж! Пускай запишут нас
                         в солдаты,
Когда такая надобность пришла.

Так рубят лозу на скаку,
Так гнётся струя голубая,
Так прежнюю нашу тоску
Событья навек обрубают.

Не стоит на сытость менять
Бездомье и чистую совесть.
Нам хватит о чём вспоминать,
Но этим не кончилась повесть.

Пять дней тарахтел эшелон,
Деревни в потёмках чернели,
И били погосты челом
Бесчисленным серым шинелям.

Курили зловредный табак,
Уже помирать приготовясь.
Так было. И помнится так.
Но этим не кончилась повесть.

На годы покой потерять
В горячем, всемирном потопе.
Солдаты судьбу матерят
В простреленном мокром окопе.

И пуля собьёт на бегу.
Атака — и это не новость!
Застывшие трупы в снегу.
И этим не кончилась повесть.

В начале такого-то дня
Очнуться в дыму окаянном,
Услышав, что в море огня
Сдаётся Берлин россиянам.

И скинуть гранаты с ремня,
От сердца отринуть суровость.
Ты дожил до судного дня.
И этим не кончилась повесть.

Я вёл расстреливать бандитку.
Она пощады не просила.
Смотрела гордо и сердито.
Платок от боли закусила.
Потом сказала: “Слушай, хлопец,
Я всё равно от пули сгину.
Дай перед тем, как будешь хлопать,
Дай поглядеть на Украину.
На Украине кони скачут
Под стягом с именем Бандеры.
На Украине ружья прячут,
На Украине ищут веры.
Кипит зелёная горилка
В белёных хатах под Березно,
И пьяным москалям с ухмылкой
В затылки тычутся обрезы.
Пора пограбить печенегам!
Пора поплакать русским бабам!
Довольно украинским хлебом
Кормиться москалям и швабам!
Им не жиреть на нашем сале
И нашей водкой не обпиться!
Ещё не начисто вписали
Хохлов в Россию летописцы!
Пускай уздечкой, как монистом,
Позвякает бульбаш по полю!
Нехай як хочут коммунисты
В своей Руси будуют волю…
Придуманы колхозы ими
Для ротозея и растяпы.
Нам всё равно на Украине,
НКВД или гестапо”.
И я сказал: “Пошли, гадюка,
Получишь то, что заслужила.
Не ты ль вчера ножом без звука
Дружка навеки уложила.
Таких, как ты, полно по свету,
Таких, как он, на свете мало.
Так помирать тебе в кювете,
Не ожидая трибунала”.
Мы шли. А поле было дико.
В дубраве птица голосила.
Я вёл расстреливать бандитку.
Она пощады не просила.

Нас обнимали украинки,
Нас целовали польки…
Кто сосчитает, сколько
Было их, нежных и грустных:
Бандитские жинки под Сарнами,
Под Ковелем — брови чёрные,
Под Луковым — очи чарные,
Под Седлецом — косы русые.

Но всё равно не утолить
Душе бессмертной жажды.
И как болело, так болит
У любящих однажды.
От переправ
Левей Пулав,
Вперёд передовых застав
Врывался на броневиках
Отряд, кося заслоны.
И нам полячки на руках
Тащили крынки молока
И хлеб недосолённый.
На третий день нам отдых дан:
Расположиться по домам,
Оставив караулы.
И спирта выдать по сту грамм,
Чтоб выпили и отдохнули.
Закон войны суров и строг:
Вот хлеба чёрствого кусок,
Вот спирта синего глоток.
Но входит женщина к тебе —
И к чёрту сыплется закон,

Хотя бы на короткий срок…
Был смех её, как тихий снег:
Слегка слепил и жёг.
И сыпался с ресниц и век,
И я заснуть не мог,
Хотя без отдыха и сна
Три дня нас мучила война.
Божена! Здесь бы обрубить
Пути. Влюбиться наповал.
Чтоб только дальше не идти,
Чтоб только губы целовал.
Забыть, что нас сжимает сеть
Порядков и примет,
Что отступает по шоссе
Четвёртый регимент,
Что отдых — несколько часов,
А после — сердце на засов…

И вдруг парабеллум пролаял
Где-то за пологом ночи.
И сразу пошла удалая
Косить пулемётная очередь.
И мы по-солдатски вставали,
Вмиг забывая про губы.
И мы на бегу надевали
Тяжёлые наши тулупы.
Нас властно хватала за ворот война:
Мужская работа — да будет она!
Прощай, моя радость, Божена, Божена!
Я мог быть блаженным —
Да воля нужна!