Давид Самойлов - Стихи

Тебя узнают по моим стихам,
Тебя полюбят за мою тоску.
Я как к воде припал к твоим рукам —
Который день напиться не могу!

В районном ресторане
Оркестрик небольшой —
Играют только двое,
Но громко и с душой.
Один сибирский малый,
Мрачнейший из людей.
Его гармошке вторит
На скрипке иудей.
Во всю медвежью глотку
Гармоника ревёт,
А скрипочка визгливо —
Тирли-рирлим — поёт.
И музыка такая
Шибает до слезы.
Им смятые рублёвки
Кидают в картузы’.
Под музыку такую
Танцуют сгоряча.
И хвалят гармониста,
И хвалят скрипача…
Когда последний пьяный
Уходит на покой,
Они садятся двое
За столик угловой
И выпивают молча
Во дни больших удач —
Стакан сибирский парень
И рюмочку скрипач.

Как узнаёт орёл орлят,
Вы узнавали нас по писку.
Пускай вам снова не велят
Отдаться пламенному риску!

У будней жёсткая кора.
Льстецы довольствуются малым.
Война окончена. Пора
На отдых старым генералам.

Но вам не удаётся так.
Вы видите в клубке метаний
Картины будущих атак
И планы будущих кампаний.

И в кабинете пол дробя,
Руками скручивая главы,
Вы вновь осмотрите себя
И убедитесь в том, что правы.

Вы правы, может быть, не в том,
Что в нас бессмертны заблужденья.
Но в том порука — каждый том
И ваше столпное сиденье,

Что к вам поэзия строга
За исключением балласта.
Любая точная строка
Одной лишь истине подвластна.

Сибирь! О, как меня к тебе влечёт,
К твоим мехам, к твоим камням.
Там бешеная Ангара течёт
С губами в пене, как шаман.

Сибирь! Перемолоть ногами тракт,
Перевалить Урал.
И вдруг — Байкал лежит в семи ветрах,
У океана синеву украл.

Сибирь! — тысячелетняя тайга.
Я с детских лет, как сказку, полюбил
Иртыш, Тобол, кержацкие снега,
Киргизские глаза твои, Сибирь.

Когда во глубине сибирских руд
Кирки бросали, точно якоря,
И верили, и знали — не умрут
И, наконец, взойдёт она, заря.

Когда в охотничий трубила рог пурга
И старатели пили, ругая пургу,
В татарские скулы упиралась рука
И глаза грозили тебе, Петербург.

И вот я заболел тобой,
Тобой, Сибирь! Не мамонтовый клык,
Не золото связало нас судьбой,
А вольности осмысленный язык.

Сибирь! Ты этой вольности простор,
Простор не в бубенцах, а в кандалах.
Лежит Алтай, как каменный топор.
Прими его, помыслив о делах!

Пора бы жить нам научиться,
Не вечно горе горевать.
Ещё, наверное, случится
Моим друзьям повоевать.

Опять зелёные погоны.
Опять военные посты
И деревянные вагоны.
И деревянные кресты.

Но нет! уже не повторится
Ещё одно Бородино,
О чём в стихах не говорится
И нам эпохой прощено.

Опять Гефест свой круглый щит куёт.
Морочат нас текучие измены.
Но мирные мужи уже не ждут Елены,
И время Андромахи настаёт.
Не женское искомое тепло,
Не ласточками сложенные руки.
Когда на наковальни тяжело
Кладут мечи и близятся разлуки —
Елена вздор! Ахейцы спят в гробах…
И лишь одно останется от праха —
Как с Гектором прощалась Андромаха
И горечь просыхала на губах.

Ты меня в ладони не уложишь,
Не упрячешь в письменном столе.
Ты меня, как пулю, спрятать можешь
В гладко отшлифованном стволе.
Чтоб в со всех сторон зажатом теле
Под угрозой острого бойка
Знать одно лишь ощущенье цели…
Только бы не дрогнула рука!

Изучай природу неудач
И прозреешь, если ты незряч,
И озлеешь, если ты не зол,
Обрастёшь шерстями, если гол.
Постигай архитектуру зла
И зубастым станешь, как пила,
Изучай фармакопею бед,
Атлас поражений и побед.
Не решай задачи про купца,
А решай задачу про глупца,
Про того, кто хочет в дважды два
Втиснуть все законы естества.

О, кто ты, друг мой или недруг,
Мой дальний отсвет, мой герой,
Рождённый в сокровенных недрах
Ума и памяти игрой…
Дожди, дожди и непогода.
Дожди и осени мазня.
И ты уже четыре года
Живёшь отдельно от меня.
Вот, руки затолкав в карманы,
Бредёшь сквозь редкие туманы…

Москва сороковых годов.
Или, точнее, сорок пятых.
Повсюду ясный отпечаток
Дождей и ранних холодов.
На Пушкинском шуршит листва,
Пусты скамейки на Никитском.
И в воздухе сыром и мглистом
Всё видится едва-едва:
Изгиб деревьев косолапых,
Расплывшееся зданье ТАСС,
И наплывающий внезапно
Из тьмы автомобильный глаз,
И фонарей лучистых венчик
Внутри фарфоровых кругов
Уже невнятен и изменчив
На расстояньи ста шагов…

Но несмотря… Но несмотря на
Фар перекрёстные столбы,
На беловатый мрак тумана,
Не молкнут шорохи толпы.
Спешат, сбиваясь, силуэты,
В глуши туманом стёртых черт,
Как мотыльки на венчик света,
На симфонический концерт.

Консерваторский вестибюль,
Как будто бы из эха слеплен.
Войди! Стряхни туман! Ослепни!
И сразу память распакуй,
Восстанови в затёртом списке
Рояля бешеный оскал.
И гром симфоний, где Мравинский
Оркестр в атаку вёл на зал.
Восстанови — и опечалься.
Спустись душой на чёрный лёд,
Где Софроницкий между пальцев
Серебряную воду льёт.

Сергей слегка ошеломлён
Над ним свершающимся счастьем.
Но ряд голов и ряд колонн
Ему воспоминанье застят.
Вон Пастернак, похожий на
Араба и его коня.
Табун заядлых меломанов
В давно потёртых пиджаках,
С исконной пустотой в карманах
И с партитурами в руках.

А это кто там вдалеке?
Ах, Сашка, смесь еврея с Блоком,
О сногсшибательной строке
Мечтающий с туманным оком.
Они целуются.
                                               — Ну как?
— Живём, как будто лапутяне.
— А ты?
                     — Меня куда потянет:
Порой на свет, порой на мрак.
Её как хочешь понимай,
Поэзию (хоть днём с свечами),
Она у Блока, помнишь — «май
жестокий с белыми ночами».

Они в партере.
                               Оркестранты.
Большая люстра зажжена.
И вдруг вступает тишина
В консерваторские пространства.
Подходит к пульту дирижёр,
Как голубей, вспугнув ладони,
И тишина ещё бездонней
Глядит в светящийся простор.

И вдруг. Издалека. — Труба
Лучом пронизывает своды.
И рушатся глухие воды
Неодолимо, как судьба.
Консерваторские высоты,
Простой, как глыба света, зал,
С твоим порывом в эти годы
Я мысль о Родине связал!
Ведь всё, что ни случалось с нами,
Что нас спасало и вело,
Ещё не ставшее словами,
Быть только музыкой должно.

А дирижёр, достав со дна,
Аккорд терзает властной дланью.
И вот, когда уж нет дыханья —
Опять вступает тишина.
Она звучит дрожащим светом,
Дрожаньем капли на стекле,
И воздухом, слегка согретым,
Переливается во мгле.

И вдруг, как всадники с клинками,
Влетают в песню скрипачи.
Под лебедиными руками
Из светлой арфы бьют ключи.
И в грудь колотят барабаны,
Труба страстям играет сбор…
В тебя впивается губами
Неописуемый простор.

С одной тобой он мог сравниться
Тем ощущеньем, как во сне,
Что вдруг прервётся, не продлится
Любовь, подаренная мне.
Придёт и с ней пора проститься —
Уйдёт она, как звук, как дрожь…
И ты расплывшиеся лица
Никак в одно не соберёшь…