Давид Самойлов - Стихи

В освещенье нескольких свечек
Прокурор сидит и ответчик,
И ответчик и прокурор.
Постоянно меняются роли
На театре крови и боли —
Повелось это с давних пор.
                Подают друг другу бокалы —
                И неистовы и усталы,
                Доливают друг другу вино.
                А потом, друг друга жалея,
                Подливают в вино елея.
                Началось это так давно.
А вокруг, вкушая напитки,
Восседают свидетели пытки
И снимают нагар со свечей.
И не знают, что сбились с круга
Эти двое, друг из-за друга
Потерявшие смысл речей.

                «Года-Любовь». Я там себя узнал,
                В твоём наброске. Или же ошибся?
                Но тот обломок гипса
                Меня напоминал.
Нет, он скорей напоминал тебя тех лет,
Когда писала, надышав на гладь стекла,
Прощальный бред.
Разлукам не было числа.
                Я не любил тебя,
                Как сорок тысяч братьев.
                Томился, не любя.
                И полюбил, утратив.
Я виноват, что не хотел тебя лепить
И что твоим страстям тебя я продал в рабство,
Что, не умев любить,
Поверил поцелуям братства.
                «Года-Любовь». Года, любовь и боль,
                И память всё смиренней.
                Лишь слышны отзыв и пароль
                Двух судеб, двух стихотворений.

Так наступает нелюбовь.

Сопротивляется всё тело,
Всё содержание души,
Устройство плоти и скелета,
И даже — господи спаси! —
Глаза, не видящие света.
Сопротивляется мечта,
Сопротивляется безверье,
Сопротивляются уста,
Печаль, безумство и веселье.
Сопротивляется перо,
Сопротивляется бумага,
Сопротивляется нутро,
Сопротивляется присяга.
Сопротивляется рука,
Вся в ярости неукротимой,
Натруженная, как река,
Пересечённая плотиной…

И все ж, не в силах побороть,
Смиряются душа и плоть.

Прости мне горькую досаду
И недоверье к чудесам.
За неименьем адресатов
Я изредка тебе писал.

И знал, что широко отверсты
Глаза бессонные твои,
Что разгадала ты притворство
Несуществующей любви.

Но как бы мог в рассветный иней
Идти по наледи шальной,
Когда бы книжной героиней
Ты не таскалася за мной.

И что ни виделось, ни мнилось
Моей кочующей судьбе,
Ты принимала всё, как милость,
Не помышляя о себе.

Я верю в нас. И это свято.
Мне этот стяг незаменим.
Мне всё равно, какую дату
Подарят нам для именин.

Весной вздуваются овраги,
Бурлят и корчатся снега.
В исписанном листе бумаги
Ты видишь первого врага.

Ты шаришь ошалевшим взором,
Кладёшь пространство на ладонь.
Пруды сливаются в озёра,
Висят скворешни над водой,

Висят деревья вверх ногами,
Кричат в деревне петухи.
Родится истина нагая
И начинаются стихи.

Вот так же мы. И это свято.
Измучив рифмами мечты,
С войны пришедшие солдаты
Прорвём плотины немоты.

Когда я умру, перестану
Любить, ненавидеть, дышать,
Хочу, чтобы много народу
Явилось меня провожать.

Пускай похоронные трубы
Рыдают о том, кто усоп.
Пусть всё будет очень прилично:
Цветы, и карета, и гроб.

Поставят мой гроб на карету,
Заметят, как дом опустел.
А я даже бровью не двину,
Я всех огорчить захотел.

Мне будет до ужаса странно,
Когда зарыдают друзья.
Кого это нынче хоронят?
Неужто в гробу — это я?

Тот я, что болел скарлатиной,
И видел, как падает снег,
И папа читал мне: “Как ныне
Сбирается вещий Олег”.

Тот я, что с домашней котомкой
Однажды ушёл на войну.
А ты на дорогу глядела,
Припав головою к окну.

Не я ли стихи о России
Записывал в старый блокнот.
Не я ли в лихую атаку
Водил пулемётный расчёт.

Не я ли в дырявой шинели
Тревожно дремал у огня.
И польские панны любили
Неужто совсем не меня!

Мне будет до ужаса странно,
Что я был счастли’в и любим,
Что был совершенно не этим,
Что был совершенно другим.

Ведь я же не всё ещё сделал!
Ведь я перед всеми в долгу…
Тогда захочу я проснуться,
Да веки открыть не смогу…

Я верю в мужество и нежность
Во времена смещенья вех,
Когда обманчивая внешность
Разочаровывает всех;

Когда ломают все устои,
Как разрушают купола,
И кажется, что всё пустое —
Слова, и цели, и дела.

Но в испытании на прочность,
И в неприятии кнута

Нужны особенная точность,
И мужество, и доброта.

В те дни, когда, ища причалы,
Нетрудно налететь на мель,
Расплывчатые идеалы
Опасней пули, бьющей в цель.

Расплывчатость или небрежность
Губительны на этот раз.
И только мужество и нежность
От пустоты спасают нас.

“Прости — прощай”! — мелодию такую
Я где-то слышал мельком, невзначай.
И с той поры, как только затоскую,
Мне слышится везде: “Прости — прощай”!

И ветровым своим многоголосьем,
Терзая душу и сводя с ума,
“Прости — прощай”, — мне напевает осень,
“Прости — прощай”, — напутствует зима.

И я твержу до умопомраченья,
Бредя один по комнате пустой,
Ту песню о прощанье и прощенье —
Её мотив и жгучий и простой.

Пусть недостаток и убыток,
Пусть голодуха и война —
На это нам не будет скидок,
За всё с нас спросится сполна.

Гляди, чтоб мысли не мельчали,
Чтобы не быть в ответе нам
За то, что многое прощали
Себе, соратникам, врагам.

Какой нам странный март подарен!
Он был и нежен, и суров,
И простодушен, и коварен —
И полон снега и ветров.

Был март несбывшихся желаний,
Ненужных, застарелых пут,
И затянувшихся прощаний,
Которым срока — пять минут.

Морозный март в снегу по пояс,
Он жил беспечно как дитя,
О будущем не беспокоясь
И о прошедшем не грустя.

Проводила в путь последний.
Дверь захлопнула в передней.

Он идёт по переулку
С папироской на губе.
Первый дождь полощет гулко
Горло в цинковой трубе,
Он шагает, он вдыхает
Тополиную пыльцу.
Слёзы быстро высыхают —
Дождь струится по лицу.
И навстречу новым бредням
Он шагает сам не свой.

Дверь захлопнулась в передней,
Вроде крышки гробовой.