что все невозвратно,
чтоб сорвал с пустоты одеянье,
дай, любовь моя, дай мне перчатку,
где лунные пятна,
ту, что ты потеряла в бурьяне.
Только ветер исторгнет улитку,
у слона погребенную в легких,
только ветер червей заморозит
в сердцевине рассветов и яблок.
Проплывают бесстрастные лица
под коротеньким ропотом дерна,
и смутней мандолины и сердца
надрывается грудь лягушонка.
Над безжизненной площадью в лавке
голова замычала коровья,
и в тоске по змеиным извивам
раскололись кристальные грани.
Чтобы знал я, что все пролетело,
сохрани мне твой мир пустотелый!
Небо слёз и классической грусти.
Чтобы знал я, что все пролетело!
Там, любовь моя, в сумерках тела, —
сколько там поездов под откосом,
сколько мумий с живыми руками,
сколько неба, любовь, сколько неба!
Камнем в омут и криком заглохшим
покидает любовь свою рану.
Стоит нам этой раны коснуться,
на других она брызнет цветами!
Чтобы знал я, что все миновало,
чтобы всюду зияли провалы,
протяни твои руки из лавра!
Чтобы знал я, что все миновало.
Сквозь тебя, сквозь меня
катит волны свои пустота,
на заре проступая прожилками крови,
мертвой гипсовой маской, в которой застыла
мгновенная мука пронзенной луны.
Посмотри, как хоронится все в пустоту.
И покинутый пес, и огрызки от яблок.
Посмотри, как тосклив ископаемый мир,
не нашедший следа своих первых рыданий.
На кровати я слушал, как шепчутся нити, —
и пришла ты, любовь, осенить мою кровлю.
Муравьенок исчезнет – и в мире пустеет,
но уходишь ты, плача моими глазами.
Не в глазах моих, нет, – ты сейчас на помосте
и в четыре реки оплетаешь запястья
в балагане химер, где цепная луна
на глазах детворы пожирает матроса.
Чтобы знал я, что нет возврата,
недотрога моя и утрата,
не дари мне на память пустыни —
все и так пустотою разъято!
Горе мне, и тебе, и ветрам!
Ибо нет и не будет возврата.
II
Я один.
Пустота отлилась в изваянье.
Это конь. Грива пепельна. Площадь буграми.
Я один.
Полый оттиск, каверна, зиянье.
Виноградная шкурка в асбестовой рани.
Тонет в капле зрачка все земное сиянье.
Запевает петух – и запев долговечней гортани.
Я один.
Забываются, город, твои плотоядные трупы.
Глохнет гомон зевак —
муравьями кишащие рты.
Мертвый цирк обмерзает, растут ледяные уступы,
капители безжизненных щек. Я озноб пустоты.
Я один.
С этим полым конем, изваянием ветра.
Вестовой моей жизни, бессильной поднять якоря.
Я один.
Нет ни нового века, ни нового света.
Только синий мой конь и заря.
Пространство с двумя могилами и ассирийской собакой
Перевод Анатолия Гелескула
Встань, товарищ,
и вслушайся в вой
ассирийского пса.
Мальчик мой,
отплясали три гнома саркомы.
Остались сургучные горы
и бурые простыни дремлющей боли.
Конский глаз подкатился к горлу,
и такими холодными стали звезды,
что луна раскромсала Венерину гору,
своей пепельной кровью размыв погосты.
Проснись, товарищ,
пока не вздохнули горы
и пока еще травы над сердцем не слишком высоки.
Ты полон морской водой, но забудь про это.
Я знал одного ребенка —
взамен язычка у него было перышко сойки,
мы любили друг друга, а жили внутри стилета.
Привстань. И прислушайся.
Вой —
это длинный и сизый язык. Он, лизнув, оставляет
муравейники страха и приторно-пряную мякоть.
Не высовывай корни наружу. Он лижет леса.
Приближается. Стонет. Старайся во сне не заплакать.
Встань, товарищ,
и вслушайся в вой
ассирийского пса.
Перевод Анатолия Гелескула
Зов без ответа.
Бродячий узник собственного тела.
Таким был облик ветра.
Луна над головою
внезапно превратилась в конский череп,
и воздух вызрел черною айвою.
В пустой оконной раме
рассыпала свои бичи и звезды
борьба воды с песками.
И видел я, как травы шли на приступ,
и бросил им ягненка – и ягненок
заплакал на зубах у стрелолиста.
Взъерошивая перья и скорлупки,
внутри повисшей капли
кружился прах растерзанной голубки.
И, не меняя цвета,
отары туч лениво наблюдали
единоборство камня и рассвета.
А травы шли. Всё ближе и всё ближе.
Любовь моя, они вспороли небо
и, как ножи, царапают по крыше.
Любимая, дай руки! Мы в осаде.
По рваному стеклу разбитых окон
кровь разметала слипшиеся пряди.
Одни лишь мы, любовь моя, остались.
Отдай же свой скелет на волю ветра.
Одни лишь мы, любовь моя, остались.
На волю ветра, сирый мой ребенок!
Найдем, любовь, найдем, пока не поздно,
хоть тени наших лиц непогребенных!
Луна и панорама с мошками
(Стихи о любви)
На воде – луны сиянье,
ветер в парусах стенает,
за волной волна взлетает, —
моря синь и серебро.
Эспронседа
Перевод Анастасии Миролюбовой
Мое сердце станет как старый башмак,
если в каждой деревне заведется русалка.
Нескончаема ночь на плечах у смертельно больных
