чтобы мрамору крепче спалось.
Если ночь будет лунной,
поеду в Сантьяго-де-Куба,
поеду в Сантьяго.
Запрягу вороные буруны
и поеду в Сантьяго.
Заколышется лунное пламя.
Поеду в Сантьяго.
Когда пальмы замрут журавлями,
поеду в Сантьяго.
Когда станет медузой коряга,
поеду в Сантьяго.
Поеду в Сантьяго
с Фонсекою рыжеволосым.
Поеду в Сантьяго.
К Ромео, Джульетте и розам
поеду в Сантьяго.
О, Куба! О, ритмы сухого гороха!
Поеду в Сантьяго.
О, гибкое пламя, зеленая кроха!
Поеду в Сантьяго.
Кайманы. Табак. Тростниковые струны.
Поеду в Сантьяго.
Ведь я говорил, что поеду в Сантьяго —
запрягу вороные буруны
и поеду в Сантьяго.
Шпоры бриза и рома.
Поеду в Сантьяго.
Кораллы и дрема.
Поеду в Сантьяго.
Песок и прилив бездыханный.
Поеду в Сантьяго.
Белый зной. Восковые бананы.
Поеду в Сантьяго.
Зеленый твой сахар,
о, Куба! О, радуга вздоха и праха!
Поеду в Сантьяго.
Вечером в пять часов.
Ровно в пять часов.
Белый саван в руках почтальона
вечером в пять часов.
Наполняет известь корзины
вечером в пять часов.
Все иное – смерть, только смерть
вечером в пять часов.
Клочья ваты ветер уносит
вечером в пять часов.
Ржа покрыла стекло и никель
вечером в пять часов.
Бой голубки и леопарда
вечером в пять часов.
Пах пропорот был рогом бычьим
вечером в пять часов.
Зазвучало известье рефреном
вечером в пять часов.
Колокольни окутало дымом
вечером в пять часов.
Человечье безмолвие улиц
вечером в пять часов.
Только сердце быка ликует
вечером в пять часов.
Когда пот стал кристаллами снега
вечером в пять часов,
когда йодом пропахла арена
вечером в пять часов, —
семя смерть положила в рану
вечером в пять часов.
Вечером в пять часов.
Ровно в пять часов.
В катафалк постель превратилась
вечером в пять часов.
Флейты полых костей зазвучали
вечером в пять часов.
Рев быка в мозгу отозвался
вечером в пять часов.
Расцветила агония стены
вечером в пять часов.
Отступила гангрена от тела
вечером в пять часов.
Стебли ириса пах оплетают
вечером в пять часов.
Обжигают раны, как солнца,
вечером в пять часов,
и толпа разбивает окна
вечером в пять часов.
Вечером в пять часов.
Как страшны эти пять часов!
И на всех часах – пять часов!
Тьма настала вечером в пять часов.
Шар луны застыл вдалеке;
не хочу я смотреть на кровь —
кровь Игнасио на песке.
Раскрывается шар луны,
кони-тучи неторопливы,
и сереет сырой песок
сновиденьем плакучей ивы.
Пусть сгорает воспоминанье.
Белопенным цветкам жасминов
дайте знать о моем не-желанье.
А корова старого мира,
повздыхав, языком шершавым
облизала песок арены
с непросохшим пятном кровавым;
вековые быки Гисандо,
полусмерть они, полукамень,
замычали о том, что устали
попирать эту землю ногами.
Нет.
Смотреть не хочу на нее!
По ступеням поднялся Игнасио
с ношей смерти своей за спиною.
Он искал свет зари в горней выси
и не смог повстречаться с зарею.
Он искал свой профиль привычный, —
сновидением был он обманут.
Он искал свое прежнее тело,
а нашел лишь кровавую рану.
Не хочу ее видеть, поймите!
Не хочу ощущать я струи
крови, бьющей все неприметней,
но она окрасить успела
все трибуны корриды летней,
изливаясь на толпы, что жадны
до щекочущий нервы событий.
Не кричите: смотри на нее!
Не хочу ее видеть, поймите!
Не закрыл он глаза, увидев
рог быка над собою, рядом,
и вонзились женщины тотчас
в тело павшего алчным взглядом.
Рев быков с отдаленных пастбищ,
вместе с ветром сумерек росных,
возносился к быкам небесным,
к пастухам туманностей звездных.
Славных много людей в Севилье,
равных нету ему, без спора;
нет добрей, чем он, человека,
нет искуснее матадора.
Его сила была подобна
оглушающим львиным потокам,
мрамор торса – напоминанье
об античном искусстве высоком.
Андалусского Рима солнце
его голову золотило,
а мужское его остроумье
нардом шуток соленых пьянило.
Сколь великим он был тореро!
Горец, как он смотрел на горы!
Как был ласков с колосом спелым!
Как суров был, вонзая шпоры!
Как был нежен с травой росистой!
Как умел покорять Севилью!
И с каким достоинством встретил
тьмы последнюю бандерилью!
Но уже сном вечным уснул он.
И цветок его черепа черный
пальцы трав, пробиваясь сквозь землю,
раскрывают на пустоши горной.
Растекается кровь его песней
по холмам, побережьям, полянам,
и скользит по холодному рогу,
и дрожит предрассветным туманом,
и копытами землю топчет, —
всюду ей неуютно и сиро, —
и лагуной агонии стынет
