КАЗНЬ В ЗУЛЬЦФЕЛЬДЕ
Умирали два кирпичника,
С белым светом распростясь.
По тогдашнему обычаю
Умирали: шли на казнь.
И один из тех кирпичников
Всю дорогу причитал:
«Ой вы, крыши черепичные!
Ой ты, каменный портал!
Ой вы, глины и красители,
И песок, и алебастр!
Ой дворцы моих губителей,
Некому достроить вас!»
А второй из двух кирпичников
Хохотал, завидя смерть:
«Как-то будет непривычно мне —
Шляпу не на что надеть!»
Так шутили два кирпичника
У могилы на виду.
Не рыдали, горемычные,
Смехом встретили беду,
Приближаясь к той неведомой,
К той немыслимой черте…
Смех — как друг, навеки преданный:
Познается он в беде.
Историк Иегер написал историю.
Совсем не ту историю, которую,
Наощупь выбирая направление,
Веками создавали поколения.
Он написал историю, которая
Могла б служить поддержкой и опорою
Его небескорыстным устремлениям
Тысячелетья подчинить мгновению,
Дабы по мановению мгновения
Века свое меняли направление…
Историк Иегер возмущен
Убийством графа Гельфенштейна.
Он ждал, что будет граф прощен
По обстоятельствам семейным.
И восклицает он, грустя
Над оскверненною святыней:
«Напрасно бедная графиня
Простерла к ним свое дитя!
Напрасно пала на колени,
Лицо склонивши до земли,
К ее рыданьям и моленьям
Мятежники не снизошли».
Профессор Иегер — не профан,
И он приводит с сожаленьем
Забытый, но весомый факт:
Графиня пала на колени.
А сколько пало от руки
Ее возлюбленного мужа,
О том Иегер — ни строки.
Им данный факт не обнаружен.
А граф, сметая села в прах,
Ни разу не смягчился сердцем,
И не увидел гордый граф
К нему протянутых младенцев.
Конечно, жаль его жену,
Однако пусть она не взыщет:
Женою сделал граф одну,
А вдовами — не меньше тысячи.
Да, подчинить историю мгновению,
Согнуть века в позорном унижении,
Поставить им условия кабальные —
Поистине замашки феодальные.
Но что поделать, ежели Иегеру
Весьма важны дворянства привилегии?
Иегер ополчается на Мюнцера,
Боясь не той, а этой революции.
Он занимает четкую позицию,
Подобную позиции полиции,
Которой так же, как ему, не нравятся
Все эти толки о всеобщем равенстве.
ПРИВАТ-ДОЦЕНТ РАЗВИВАЕТ МЫСЛИ ПРОФЕССОРА В 1933 ГОДУ
Любопытна весьма оценка
Франца Гюнтера, приват-доцента:
Мол, крестьяне, опора нации,
В достопамятный год Реформации
Поднимали свое восстание,
Снаряжали свои отряды
За великую нашу Германию,
За грядущий «новый порядок».
Только Мюнцер смущает Франца:
Слишком ясен его девиз.
Разве может всемирный фашизм
Допустить всемирное братство?
Но, спустя четыре столетия,
Гюнтер Франц тормошит историю,
Чтоб события давние эти
Современных приход ускорили.
Он — глашатай времен иных
И событий иного сорта.
Гюнтер Франц поминает мертвых,
Чтоб на смерть посылать живых.
Пораженье крестьянской битвы
Не смущает Гюнтера Франца:
Для него сто тысяч убитых —
Только жизненное пространство.
И поэтому он, приват,
Им, убитым, кричит: «Виват!»
Потому, обходя аргументы,
В комплиментах горяч и неистов.
В нем не больше процента доцента.
Остальные проценты — фашиста.
Пусть запомнится поколениям
И живущим, и всем последующим:
Через смерть идти к возрождению —
Привилегия одноклеточных.
Германия — Жадные Руки.
Но до чего жадные? Вот вопрос!
Жадные до работы? До творчества? До великих открытий?
Или до великих захватов? Великих убийств?
Это жадные руки Кеплера или Фридриха Барбароссы?
Гегеля или Геринга?
Бисмарка или Баха?
Этимология Германии пока неясна:
Много темных пятен.
И светлых пятен.
Слово война
Родственно слову вина,
Как утверждают словари и подтверждает исторический опыт.
Правда, во все обозримые времена
Вина ни разу не сидела в окопах.
Еще глядишь — прославишься сгоряча,
А она не любит, когда о ней вспоминают.
Вина бывает маленькая и неизвестно чья,
А война бывает общая и большая.
БИТВА ПОД ФРАНКЕНХАУЗЕНОМ
Если власти не будут правильно защищать слабых, народ сам возьмет меч.
Мюнцер
Очень трудно быть полководцем
Человеку другой профессии.
Даже численное превосходство
Беззащитно против агрессии,
Против лживости и коварства
И обычной военной хитрости.
Как наивно в своей беззащитности
Прямодушное наше бунтарство!
Прямодушие — не малодушие,
Мы готовы к любому сражению,
Но приходится нам выслушивать
Миротворные предложения.
Мы довольны, что кровь не льется,
Одного только мы не взвесили:
Очень трудно быть миротворцем
Человеку другой профессии.
Перемирие будет нарушено,
И опять нас врасплох застанут…
Мы ведь с детства к вере приучены
И бессильны против обмана.
Очень скоро обман обнаружится,
Кровь прольется в утроенной мере,
И солдаты Георга Трухзесса
Нас научат истинной вере.
И порубят нас в поле чистом.
Превращая в сплошное месиво.
Очень трудно быть гуманистом
Человеку другой профессии.
Будем топтаны, колоты, рубаны, —
Не придумаешь смерти злее.
Но такая будет придумана
Для того, кто в бою уцелеет.
И никто никогда не измерит
Этой смерти, безмерно мучительной.
Нас научит истинной вере
Миротворец с лицом усмирителя.
И не скоро закроются веки,
А палач — рассмеется весело…
Очень трудно быть человеком
Человеку другой профессии.
О горе вашим детям, если вы оставите им свое горькое отцовское наследие.
Мюнцер
Мы не Мюнцеры, не Гусы, не Жижки,
На которых вечно валятся шишки.
Наша хата не в середке, а с краю,
Мы живем и головы не теряем.
Не теряем головы, не теряем,
Хоть ее у нас легко потерять.
Наши диспуты, протесты и споры
Укрепляют, а не рушат престолы.
Революции в защиту короны
Совершаются легко и бескровно.
Абсолютно, абсолютно бескровно,
Только руки почему-то в крови.
О ДВУХ РЫЦАРЯХ ВЕЛИКОЙ КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ
Берлихинген Гёц, если ты и герой,
То только — трагедии Гёте.
Опущен занавес. Сыграна роль.
В полях отдыхает пехота.
И повторяется с давних пор
Все тот же финал неизменный:
Свет в зале. Сыгравший тебя актер
Выходит на авансцену.
Ему, актеру, и дела нет,
Что годы сметает ветер.
Четыреста лет. Четыреста лет
Тебя уже нет на свете.
Но скачет и скачет по всем временам
И души потомков греет
Тобою преданный Флориан,
Неистребимый Гейер.
Такой же рыцарь, как был и ты,
Такой же опытный воин, —
Не предал он, не сбежал в кусты
Перед решающим боем.
Сумел он голову честно сложить,
А ты — разрывался на части,
Все время решая, кому служить:
Восстанию или власти.
Ты, рыцарь, дорогу искал поверней,
Боялся удачу прохлопать.
Но служат тем, кто сегодня сильней,
Не рыцари, а холопы.
Берлихинген, Гёц, благородный холоп,
Некстати полезший в драку,
Когда бы солнце твое ни взошло б,
Оно — порождение мрака.
Тысячелетья идут на слом,
Но подвиг живет не старея.
Когда бы время твое ни пришло б,
Оно — бесславное время.
И ты, Берлихинген, не герой,
Не будет тебе постамента.
И даже в театре не ты, а другой
Стяжает аплодисменты.
И время пощады тебе не даст
В далекие наши годы.
Опущен занавес. Свет погас.
В полях отдыхает пехота.
Но скачет и скачет по всем временам
И души потомков греет
Неумирающий Флориан,
Неистребимый Гейер.
О КУРФЮРСТЕ ФРИДРИХЕ САКСОНСКОМ, ПРЕСЛЕДОВАВШЕМ МЮНЦЕРА И УМЕРШЕМ С НИМ В ОДИН И ТОТ ЖЕ ГОД
