Давид Бурлюк - Стихотворения

Подумать страшно, што пучину
Нисходит все, што зримое вокруг,
По — днесь безвестному почину
На бессловесный смерти струг.
Равнялся высоким чином
Простейшим нищим стариком
Могил измерены аршином,
Под земляной раскисший ком.
И сколько было ярких песен,
Любовных сожигавших чувств,
Горячих лет, безмерных весен,
Помпезно радостных искусств,
И сколько было гордых знаний,
И точно выспренных умов,
Высоких скал, роскошных зданий,
Все, все ушло под гнет холмов.
Все стало незаметным прахом,
Зловонную сочася гниль,
Заране вычисленным, крахом
Руководящих жизнесил!..

Мы должны б помещаться роскошном палаццо
Апельсиновых рощ золотых Гесперид.
Гармоничным стихом, наготой упиваться,
Но не гулом труда, не полетом акрид.
И должны бы ходить облаченные злато,
Самоцветы камней наложивши персты,
Вдохновенно, изысканно и (немного) крылато —
Соглядатаи горних долин высоты.
Глубочайшие мысли, напевы и струны
Нам несли б сокровенно-упорный прилив;
Нам созвездья сияют светила и луны…
Каждый час упоеньем своим молчалив.
А питаться должны мы девическим мясом,
Этих легких созданий рассветных лучей
Ведь для нас создана невесомая раса.
Со земли, ведь для нас, увлекли палачей…
Ароматов царицы — цветочные соки
Нам — снесли, (изощренно кухонный секрет)!
Нам — склоняются копья колосьев высоких,
И паучья наука воздушных тенет,
И для нас — эта пьяная тайная Лета
Вин древнейших, — (пред ними помои — Нектар!)
Нам — улыбок, приветов — бессменное лето,
Поцелуи, объятья — влюбленности дар.

Заброшенной старой часовне,
(Благочестия лун лишаи),
Где пристрастнее, лучше, готовней
Голубые цветы тишины,

  Под покровом нелепицы темной,
  Из ножон вынимая ножи,
  Собралися зарницей погромной
  Обсудить грабежей дележи.

Золотая церковная утварь
И со трона навес парчевой,
Гнев-слепец окунув эту тварь,

  Злобоссорой обострили спор,
  Где сошлись говорить меж собой
  Взгляд-предатель, кинжал и топор.

На глаз работать не годится!..
Сколотишь гроб, мертвец нейдет:
Топорщит лоб иль ягодица,
Под крышкой пучится живот…

Другое дело сантиметром
Обмеришь всесторонне труп:
Готовно влез каюту фертом —
Червекомпактнорьяный суп.

  На глаз работать не годиться!..
  И трезвый, пьяный гробовщик
  Не ковыряет палкой спицы

  Похабноспешной колесницы,
  Что исступленно верещит
  Подоплеухою денницы.

На косогоре — неудобном
Для пахоты, работ, жилья,
Лежит общении загробном
Персон различная семья.

  Над каждой — холмик невысокий
  И шаткий перегнивший крест,
  Овитый высохшей осокой,
  (могильных угрызений перст)?

  Иль сплошь… лишившись поперечин,
  Торчит уныло черный кол —
  Так погибающее судно

  Пустую мачту кажет нудно
  Над зыбью влаги скоротечной,
  Биющей вечности аттол.

На пустынноулицу осени
Синий и красный пузыри
Протянули свои мечи;
Осенили ветхие домики
Горебегущие лохмы туч;
Одну неделю, 2 недели, три
По невылазной грязи скачи!..

  Шлепает далеко эхо…
  Вытекает, слюнится, сочится…

«Вы помните „аптеку“ Чехова»?
Банок, стклянок вереница;
Фигура, лица еврей аптекаря,
Наливающего oleum ricini…
Отраженная стекле харя;
Диавол таращится синий.

  За перегородкой аптекарша,
  Сухощава: сплошная кость —
  Смерть — безживотая лекарша,
  Палец — ржавый гвоздь.
  Занимается готовит лекарства,
  Что не знает аптекарь, она знаток.
  Аптека грязеосеннего царства
  Беженцелиловопоток.

Перед аптекою гробики
Наструганы, сколочены кое-как.
Детские гладкие лобики —
Жизни безаппелляционный брак!..

Попариться кровавой бане,
Где время банщиком «нетребуя на чай»
Намылит шею, даст холодный душ
И саване пристроит на диване.
Где на мозоль сочится малочай
Разрезанных грудей простоволосых женщин,
Где столько небо отлетело душ
Студентов, босяков, наивных деревенщин.

При электричестве (!) халате парикмахер,
Стараясь лезвием зазубренной косы —
Затылки, шеи и усы,
Бесчисленно является виной,
Что голова прощается спиной,
Кровавая простыней потодымящий лагерь.

Ты богиня средь храма прекрасная,
Пред Тобою склоняются ниц.
Я же нищий — толпа безучастная
не заметит Меня с колесниц.

Ты — богиня, и в пурпур, и в золото
Облачен твой таинственный стан,
Из гранита изваянный молотом,
Там, где синий курит фимиам.

Я же нищий — у входа отрепьями.
Чуть прикрыв обнаженную грудь,
Овеваемый мрачными ветрами,
Я пойду в свой неведомый путь.

Птица, камень и стрела
Хвастать спорили полетом.
Жажда блеска их звала,
Триумфаторам — охота!

  Птице надо синеву!
  Разметалася крылами,
  Облаков кроша плеву,
  Солнца яр где горнопламень.

Камню — надобен обрыв,
Чтобы ринуть смело в бездну
Темноты гудящий срыв
Вдалеке от стаи звездной…

  Но стрела звенела: лень
  Мне лететь без гибкой ивы,
  Без татарския тетивы
  Сердце молодца — мишень.

Слово,
Олово
И
Камень
Растопить
Способен
Пламень
Сердца,
Солнца
И
Горна,
Что затеплила
Весна,
Что раскрыла все цветы,
Что согрела высоты.

Солнце бросило стрелу
И попало сердце девы —
Побежала по селу
На вчерашние посевы.
  Слышишь, слышишь звонкий клекот,
  Говор вод, отзвон мечей,
  Тот, что сердцу недалек от
  Тайноласковых ночей.
Девы пленные власы —
Струи слез — от страсти плачут…
И сияние красы,
Поцелуи «наудачу»!..
  Солнце бросило стрелу,
  Закаленную другую,
  Зацепившую золу,
  Башни голову седую.
И очнулся старый схимник
От лазоревого сна
От угроз суровозимних.
Когда в саване сосна.
  Он тогда от аналоя,
  Отошедши, пыльных книг,
  На минутку, сердце злое
  От косматых игл остриг.
Поднял он стрелу ликуя
И воскликнул: — сердце щит!
Буду жить в весенних струях
Птаха где любви пищит!
  Дева, Старец на опушке
  Повстречались и сошлись,
Жизнь им ставшая игрушкой
И лазоревая высь!