Любовь и фортуна
Odor della feminita[7]
По городу – с утра до вечера, годами
Хожу в погожий день и, тротуар топча,
Жду, что захочется одной прекрасной даме
Коснуться зонтиком до моего плеча.
И, этак помечтав, чуть-чуть счастливей стану:
Забьет нужду в еде – набравшийся дурману.
Однажды, как всегда, я вдоль и поперек
Округу исходил. И то сказать: стерег!
Дозор, ни дать ни взять! И наконец с той самой
Столкнулся… – Это с кем? – Ну, с той
– Прекрасной Дамой!
– И что? – И подошла ко мне, и, на весу
– Свой зонтик придержав… мне… подала два су.
Ну, что ко мне пристала, ты, подстилка!
Ведь я-то думал: ангел во плоти!
И втюрился в тебя наивно, пылко.
Что, думаешь, скажу: должок плати?
Желанно солнце ящерке линючей.
Любовь к тебе – сияла мне точь-в-точь.
А ты теперь – любить взаимно? Тучей
Твоя взаимность солнце застит. Прочь!
С тобой мы разного блаженства ищем.
Люблю один – ответа не хочу.
В любви желаю оставаться нищим
И тосковать по крову и харчу.
Пойми, диковинный фарфор, с которым
Скорей всего сравнишь любовь мою,
Восстанет, склеенный, былым фарфором,
Ну а моей… не выжить на клею.
Мне счастье дорого обратным смыслом,
Когда оно – несчастье и когда
В Эдеме яблоко хранится кислым
И с краснотцой запретного плода.
Что вообще мы друг для друга значим?
А ничего… И может быть, к добру…
Не я осыплю ласками и плачем.
Не я дары обратно заберу!
Понятно, в деле-то равны мы оба.
Но я рискую, согласись, вдвойне.
Когда ты снова влюбишься до гроба,
Уже изменишь не со мной, а – мне!
Давай считать: любовь пошла на убыль,
Меж нами – дружба до скончанья лет,
О неприятельница! Ну не грубы ль
Такие счеты? Им доверья нет.
Хотя бы без ругни расстанемся! А впрочем,
Конечно, если с горя не помрем,
Но сами над собой и похохочем.
Какая прелесть в хохоте твоем!
Морис Роллина (1846–1903)
Когда все облики порока в полумраке
Рассядутся в кафе – всем предлагая раки,
В плетенке, убранной петрушкой, ты скользишь.
Твоих миндальных глаз и ласковость, и тишь,
Завитость локонов, блестящих как солома,
И подведенных губ манящая истома
Смущают помыслы и штатских, и солдат.
А груди у тебя так выпукло стоят,
Так явственно видна, под юбкой, ножки стройность,
Что каждый льнет к тебе и шепчет непристойность.
В любви мужчина – это мышь,
Бедняжка мышь во власти кошки,
И ты, глупец, не разглядишь
Ловушку в бархатной ладошке.
Ты хочешь выпить, дурачок,
Манящий и пьянящий кубок —
Смотри: атласный язычок
Скрывает яд опасных зубок!
И я скажу, как на духу, —
Поэт, я знаю цену сходства:
От этой хищницы в пуху
Ты наберешься только скотства.
Наобещав любви и нег,
Она легко подманит к бездне
И, погубив тебя навек,
Шепнет твоей мечте: «Исчезни!»
Она до кончиков волос
Вся – неожиданность и вызов:
«Когда хотят меня всерьез,
Не избежать моих капризов.
Мои желания – во сне
И въяве – сшиты не по мерке.
Перелетать приятно мне
От бутоньерки к бутоньерке!
И я влюблю в себя самца,
Сама влюблюсь – он только ахнет,
Но страсть, объявшая сердца,
На третью ночь уже зачахнет.
Я слезы превращу в поток —
Они под стать моим капризам,
И так, как я, держать платок
Не по плечу иным актрисам.
В моей груди – военный склад:
Здесь место вздохам, стонам, вою,
И я притворством этот ад,
Когда захочется, удвою!»
Вот женский пол, каким он был
И есть, коль пристальней всмотреться:
Очарованье, нежность, пыл —
И лед в душе, и скука в сердце.
Моя любовь – не прихоть, нет, совсем,
Не платоническая нежная причуда;
И непохожа на воздушный крем
С бисквитами: она – мясное блюдо!
Не слабосильно-бледная мечта,
Как облако на старенькой гравюре.
Нет! В ней рыданья, смех. Она крута,
Бьет молотом, когда в ней буря.
Она горит: огонь и дик, и рьян.
Взаправду страсть, а не для вида!
И непохожа на любовь мещан —
Домашний садик инвалида.
Моя любовь – не книжный бред поэм,
С истолкованьем: что она такое,
Откуда, почему, зачем…
Любовь, и всё! Не что-нибудь другое.
Она проста: любовь живых людей.
Посумасшествуем; ну, пострадаем…
И где уж там – любителям затей,
Ужимок ласковых… Куда им!
Моя любовь – с румянцем! Так прибой,
В лучах, стремится к влажным дюнам…
Моя любовь – полдневный солнца зной.
И где уж их мечтаньям лунным!
Что было раз, то будет снова,
С минувшим – трудно разорвать.
Привяжется романс былого, —
Попробуйте не напевать!
Поешь весь день… Но, понемногу,
Отстал привязчивый напев.
Освободились! Слава Богу!
Но он лишь дремлет, присмирев.
Настанет день, – и втихомолку
Услышишь снова, изумлен,
В ушах назойливую пчелку:
Напев жужжит… Да, это он!
И вот опять, без перерыва,
Весь день мурлычешь «про любовь»…
С мечтой старинной – нет разрыва!
Что было раз, то будет вновь.
Март, убирайся! Тротуарам
Апрель дал золота щедрей.
Наряды ярче, веселей;
Не протолкаться по бульварам!
Сигары, звонкий смех, пищалки…
И голос – «чудные фиалки!..»
Купите: их принес Апрель.
Все в блеске, – что, казалось, чахнет…
И даже пыль весною пахнет!
На ветках зелень, нежный хмель…
А помните? Торчали палки!
Купите: чудные фиалки.
Спешат влюбленные. И дамы,
Сжав сумочки, спешат упрямо
По распродажам, там и тут…
Но для фиалок – все найдут,
Шутя, пятиалтынный жалкий.
Купите, чудные фиалки.
Как сладко пахнут! Что за цвет!
Синьор, в петличку? Мой букет
Приносит счастье, без гадалки,
Синьора! Синенький – для вас:
Он, – точно! – цвета ваших глаз…
Купите: чудные фиалки…
Вы оперлись рукою правой
На левую мою… не лгу:
Люблю я это место, право, —
Кафе на Левом берегу,
Над самой Сеною, в каштанах;
Там кто-то распевал романс —
Так было… при ландскнехтах пьяных;
Вы привели с собой Клеманс.
Вы были в шляпке… слишком новой,
Цвет ленты – рыже-золотой.
В цветочек платье, крой суровый —
Наряд удобный и простой.
На вас был черный плащ, похоже…
Иль пелерина? Вроде да…
И были вы – прекрасны… Боже!
Что нас могло свести тогда?
Я – только что из Палестины,
Заморский гость, ни дать ни взять, —
Но пилигримом Пелерины
Мне захотелось тут же стать.
Я воротился из Сиона,
Зубчатым поклонясь стенам,
Чтоб, веруя, припасть влюбленно
К Твоим божественным стопам.
Болтали мы… мне все открылось —
И голос твой, и яркий рот,
Как ты на стол облокотилась,
Как гибок стана поворот;
Ладошка нежная – как странно —
Вот-вот покажет коготки;
О, эти пальцы мальчугана —
Им не пристали перстеньки;
Я млел пред вашими глазами —
Душа в них обрела простор;
Король потупится пред вами,
Но вы не склоните свой взор.
Величественно-грозовые,
Глаза царят – им равных нет…
Зеленые? Иль голубые?
Меня слепил их чудный свет.
Ботинок узкий отыскать я
Пытался – но, увы, не смог:
Вы ножку спрятали под платье —
О, женственности скрытый бог!
Была в твоих речах бравура,
И, побеждая без конца,
Прелестным ротиком Амура
Пригубливала ты сердца.
Ту улицу, где, без сомненья,
Ковчегу место бы нашли,
Предвидя ангела явленье,
В честь патриарха нарекли.
О, кабачок любви! Не прочь я
Представить в красках кубок тот,
Что осушил июньской ночью
В тот, восемьдесят пятый год.
Как шли изгнанники в опалу,
Я с твоего сошел крыльца;
Но тех, кого любовь связала,
Она связала до конца.
Вдали от губ моих, в постели,
Ты думаешь, что ты одна,
Но я с тобой на самом деле,
Мы вместе ждем прихода сна.
В толпе я для идущих рядом
Лишь одинокий господин
С отсутствующим, грустным взглядом,
Но я гуляю не один.
Как нити тонкие вязанья,
Две наши жизни сплетены,
Одни глаза, одно сознанье
Нам на двоих с тобой даны.
Я у тебя прошу совета
По сотне раз в теченье дня,
Я знаю – да, я верю в это —
Ты всюду смотришь на меня.
Мне смех твой слышен, и воочию
Огромных глаз я вижу взор,
Когда, один оставшись ночью,
Веду с тобою разговор.
Я вспоминаю беспрестанно,
Что это лишь игра ума,
Но есть в ней правда, как ни странно,
Подумай, милая, сама.
Мы были счастливы сначала,
И ты мне только словом «да»
На все желанья отвечала,
И с поцелуем мне тогда
Не подарила разве душу?
Растаял поцелуй, мадам,
И я покой ваш не нарушу,
Но душу не верну я вам.
«Было глупое сердце закрытым сосудом…»
