в это поле?
Али рожь не красна,
аль весна не мила,
иль не семеро по лавкам,
то ли не при родах Клавка?
Ай и рожь золотится,
ай весна серебрится,
да и семеро по лавкам сидят,
нарожает Клавка семерых ещё ребят!
А как ребята подрастут,
пойдут в богатыри,
час ищи их, два ищи и три ищи:
на какой заставе сидят,
во какое чисто поле глядят?
То ли рожь им больше не красна,
ой ли милая весна им не мила?
Может, семеро по лавкам да люли?
Уж лучше так,
чем страшны, сильны бобыли.
Никто не откликается
Гой еси! Никто не откликается.
И кажись, уже смеркается.
Гой еси! Домой поворачивается.
Враг, зараза, где ж он прячется?
Ты, кобыла, не думай, что тихо.
Всё одно: кругом сплошное лихо.
И что мир вокруг, ты не решай сумбурно.
Сама знаешь, люд в округе буйный!
Глянь, окрест и до крест
крест, крест, крест.
И крестов понатыкано тьма!
Нет, не схожу я с ума,
я на татара обижен:
друже лежит недвижен,
другой друже, третий…
А по полю гуляют эти!
Ты, Сивка, вот дура дурой
с раздобревшей от сена фигурой.
А вдруг, скакать и скакать?
Мангола тебе не догнать!
— Ты и сам разжирел, детина! —
вздохнула кобыла. И в спину
подул богатырский ветер.
Гой еси! Есть кто на свете?
Все овраги поперепрыгали,
Вражий род не курлыкает.
Гой еси! Поскакали.
Мужики нас догнали
и спросили строго:
— Как рубежи?
Да как у бога
за пазухой: вроде тихо,
только слышно, как бродит лихо
по бескрайним равнинам.
— У, богатырь, ты точно былинный,
беспокойный, как сама природа.
Верно, она ж наплодила уродов!
Вот и бегай теперь, ищи бел свет, добрую зиму.
Гой еси! Я камень в мир ваш кину.
Скачи, витязь
Скачи, витязь, от мытарств,
скачи от бед на обед,
скачи, пока конь не дрогнул.
И чего же ты там припомнил:
о царевне-королевне задумался,
о жене, о дожде? Не думал ты,
что дорога к дому так коротка!
Скачи, потому что устала рука
меч булатный держать,
устала губа клич бросать.
Для губы твоей каша наварена
не царевной, а простою Варварою:
вар-вар-вар, Варвара кашу варила,
витязя любила,
любила красивого,
самого милого!
А как звать его, величать — забыла.
Щас вернётся к тебе милый,
память то и подправит.
А после полмира
от зла, напасти избавит!
Буян и бой
На буяна и боя не надо:
ему по полю шастать награда!
Ивану б сеять да пахать,
к ночи до смерти устать,
омыться и спать ложиться.
Но буяну не до сна,
голова свела с ума,
надо поле объезжать,
злого ворога искать:
— Где сидит, в какой канаве,
притаился где, каналья?
Тёмна, тёмна, тёмна рать,
я иду тебя искать!
Эй, Иван, скачи домой,
щи поспели, дети в вой!
Хватит шастать по полям,
в хоровод вернись-ка к нам.
— Я вам дам, село, бузить.
Воеводе тут и быть,
на посту, на боевом!
(Не пойти ли мне домой,
что полям этим будет?
Ночь постоят, не убудет.)
И отправился буянище спать:
выпить мёду, курей пострелять!
Доброму витязю для родни ничего не жалко
Доброму витязю и дракона не жалко:
— Чтобы больше, гнида, не алкал
малых детушек кровопийца
да жён беззащитных убийца!
Головы драконьи срубил и задумался:
— Вот если б я раньше додумался
оседлать летающую змеину,
то полетел бы над краем родимым:
как там родные шведы,
что у них на обеды?
Они бы кричали: «Эй, рыцарь,
дома чего не сидится?»
Или: «Великий воин,
хорошо ль тебе там, на воле?»
А может быть: «Викинг,
глаз драконий выколь!»
Вот это, мать вашу, слава
от меча до забрала!
А сейчас чего будет, вон:
рты раззявят: «Дракон!»
Ну на кол башку повесят,
позабавятся дети.
Победитель три раз плюнул,
голову змея засунул
в сумку свою великую
и с наимощнейшим криком
домой на кобыле помчался:
— Я самый могучий, встречайте!
Витязь над тушей дракона
Над тушей горного дракона
рука зависла Андрагона:
— Мой меч,
твоя голова с плеч!
Ну и рыло,
чтоб ему пусто было.
Сам знаю, что не летаю,
по горке крутой спускаюсь, мечтаю:
зуб драконий в кармане,
подарю его маме,
вырежу статуэтку,
малу драконью детку,
и пущай её внуки играют!
А маме
подарю коготь:
крючочек выточу, дёргать
отец будет рыбу-кита!
Маманьке же привезу кусочище языка,
жена нажарит,
половину соседям раздарит.
Но что же всё-таки маме?
Сын живой, здоровый и сами,
вроде бы, ничего.
Поживём, родная, ещё!
Кто накормил нас былинами
— Нету силы-силушки
у Ильи, Ильинушки! —
раскряхтелся старый дед,
доедая свой обед.
Что, состарился, Илья?
Ты ж живьём не видел богатыря,
тяжелей топора не держал оружия,
а на пирищах бил себя в груди:
— Я да я,
где правда моя?
В бороде колючей!
Вот чёрт живучий.
Соседи гутарят:
— Сто лет тебе вдарит?
— Сто не сто,
молодой я ещё!
Ну, молодой не молодой,
а как лунь лесной, седой,
молодецкая, правда, душа:
— Подавай, мать, жрать сюда! —
орёт ещё на старуху,
пятую в своей жизни подругу.
— И за что тебя бабы любят?
Нас то так не приголубят.
Старый Илья хохочет:
— А надо морду то не ворочать,
а петушком, петушком,
завалишь её и бочком.
— Ну да?
— Подавай заветну книгу сюда
и записывай за мной:
был я Ильёй богатырём…
Вот так первая былина и родилась,
а родившись, понеслась
по белу свету!
Мы искали белый свет.
Говорят: «Нету.»
Не отдай меня, мать, куда зря помирать
Не отдай меня, мать,
зарубеж умирать!
Не отдай меня, отец,
заграницу под венец!
Не отдай меня, родня,
я у вас чи как одна!
Не пущайте меня к князю —
чужеземнейшей заразе!
Двери позапирайте,
никуда не пускайте!
Замков навесьте,
на каланчу залезьте
и смотрите в поле чистое:
не идёт ли сила нечистая
во главе с князем Володимиром
да с воеводой Будимировым.
Как увидите их, так кричите,
скоморохи из ворот выходите
и спляшите же пред дураками,
замордуйте моими стихами!
И падёт князь, падёт войско!
А вы силок бросьте
на Будимирова,
богатырешку всеми любимого,
и волоком к нам тащите,
да под замки заприте
вместе со мною,
красой молодою.
А там и за свадебку
хвалёну
