Эмиль Верхарн - Стихи

Веселье,
Которое дарит нам зелье,
Хмельной струей
Стекающее в кубок золотой,
Легло на лица светом новым.

Все были братьями, все страстно рвались в бой.
Веселья ток живой
Мгновенно проходил
По пылким и слепым, по мудрым и суровым.
Но вот один произносил
Под звоны чаш такое слово,
Как будто факел подносил,
И зажигал другого,
И все пылали яростью святой.

В те дни сомнение мятежное, глухое
Тревожило народ и королей покоя
Лишало; веры же гранитная стена —
Как молнией была расколота она.
Так из одной скалы рвались, неутолимо
Враждуя, два ключа: щитом латинским Рима
Стоял Филипп Второй, князей германских меч
Монаха Лютера поклялся оберечь.

За праздничным столом легко текла беседа.
Пророчески одни вещали для соседа,
Как будто их речам внимала вся земля;
Другие, понося Филиппа-короля,
Насмешкой вольною его клеймили зверство:
Костры дымящие, престолы изуверства,
Он воздвигал вокруг престола своего.
Христианином ли теперь считать его?
Безумья черного он сеятель — не мира,
А злая власть его, горящая порфира,
Все города, дворы, селенья захлестнет,
Чтоб наконец поджечь и самый небосвод.
Граф Мансфельд щурился на блеск: в его стакане
Огонь бесчисленных свечей
Пучками собирали грани.
Согласье, думал он, всего сейчас важней:
И, властно требуя всеобщего вниманья,
Вильгельма прославлял Оранского[36] деянья,
И силы тайные, и ум, и дарованья.

Напитки сдабривали остряки
Намеками солеными своими,
Друг друга ловкостью плутующей руки
Дурачили весельчаки.
О, яростный восторг, овладевавший ими,
О, дерзкий этот смех, когда они
Эгмонта[37] возглашали имя,
Победно-грозное в те дни!

Хотелось жить и жить — отважней и полнее.
Вино запенилось в кувшинах и ковшах,
Что лебединые вытягивали шеи.
Мечты неслись вперед на бешеных конях,
И кубки стройные с узорными краями
Гляделись в зеркала широких гладких блюд,
И шелком лоснился и мехом под огнями
И драгоценными поблескивал перстнями
Весь этот знатный люд.

Но тут,
Когда все пламенно мечтали о свободе
И в небо рвались бы, скрывайся в небе враг,
Три раза Генрих Бредероде
На золотой поднос обрушил свой кулак
И подал знак
Толпе проворных слуг, — а те уже готовы, —
И вдруг на пышные покровы,
На скатертей шитье, на лоск и пестроту,
С кувшинов всю эмаль сбивая на лету
И опрокидывая кубки дорогие,
Низверглись миски жестяные,
И плошки, и горшки простые,
Чтоб расхватали их тотчас же господа.
А Бредероде взял убогую котомку,
И плошку осушил до дна, и громко
Промолвил — речь его была, как звон клинков,
Горда:
«Друзья! Они кричат: вы — босяки, вы — гезы!
Что ж, будем гезами! У нас, у босяков,
В сердцах — огонь, в руках — железо
У босяков!»

И вот из уст в уста метнулось это слово,
Как вспышка молнии. И жгуче и сурово
Крылатым каждого овеяло огнем:
Отвага, и задор, и вызов были в нем.
Как знамя и как меч его на подвиг ратный
Нести готовился отныне самый знатный,
Гордец надменнейший уже пленился им.
Оно для недругов — и страх и изумленье.
В него вложили гнев и дерзкое глумленье
Безумные сердца, чей пыл неутолим.
И были донага бестрепетно раздеты
Все души братские, готовые себя
И все свое отдать, дерзая и любя,
Мешая без конца проклятья и обеты.
Делили хлеб, и соль, и доброе вино,
Но в этих игрищах им становилось ясно
Порыв, горячка, бред, — а все же не напрасно,
Каких бы будущее ни было полно
Еще неведомых сомнений и загадок, —
Они его творят. И эта честь дана
Тому, кто кубок свой кипящий пьет до дна,
Хотя и гибельный бывает у вина
Осадок.

Скажите мне, чей шаг
Из тысячи шагов, идущих, проходящих
По всем путям, в полях и в чащах, —
Скажите мне, чей шаг
Вдруг остановится, в час сумерек сквозящих,
В моих дверях?

Я знаю, эти двери скромны
И беден мой убогий дом,
Но их заметит пешеход бездомный.

Не входит ли ко мне весь мир — тот, что кругом, —
Едва свое окно я широко раскрою,
Лучами, сумраком, и ветром, и теплом,
Чтоб жить в моей мечте, делить восторг со мною!

Пусть умерла во мне та вера, что вела
В амфитеатр — святых и мучеников Рима:
Я в солнце верую, моя святыня — мгла,
И ветер в жилы мне вливает мощь незримо!

Скажите мне, чей шаг
Из тысячи шагов, идущих, проходящих
По всем путям, в полях и в чащах,—
Скажите мне, чей шаг
Вдруг остановится, в час сумерек сквозящих,
В моих дверях?

Сожму я руки дружески руками
Того, кто так придет
Откуда-то, бездомный пешеход,
И пред тенями, под огнями,
Звездящими высокий небосвод,
Молчать мы будем от волненья,
Молчанью веря наугад,
Чтоб успокоить двух сердец биенье,
У нас в груди стучащих в лад.

Кто будет он, не все равно ли, —
Он любит ли всю жизнь, как я,
И грудь его упором воли
Таким ли дышит, как моя!

Как будет радостно обоим нам в те миги
По-братски встретиться, и пламенно мечтать,
И ждать, что мы найдем, как в нераскрытой книге,
В другом — доверчиво и с гордой верой ждать!
Друг другу нашу жизнь, всю жизнь мы перескажем,
Стремясь к правдивости до глуби, до конца,
Ошибки, горечи, тоску — в одно мы свяжем,
Стирая между слов слезинки след с лица.

О, радость полная! О, острая отрада
Делиться силами, и мужеством, и всем!
И взором уходить во глубь себя затем,
Что грузы нежности извлечь оттуда надо!

Двойной восторг в одно сольется так бескрайно
(Двух, вдруг изведавших все счастье быть собой),
Что оба взнесены мы будем в небо тайны,
Где властвует любовь над мировой судьбой.

И вот —
Перед окном вдвоем мы,
Я и бездомный пешеход;
И мы глядим в ночные водоемы,
На звездный небосвод,
Познав друг друга, в полноте слиянья,
И с нами говорит весь мир в своем молчанье.
Да, вся вселенная нам исповедь свою
Приносит — звездами, лесами, и холмами,
И ветром, что летит по зрелому жнивью,
Играя по пути то пылью, го цветами.
Мы слышим, как журчит в траве невидный ключ,
Как ветки серых ив поют над черным прудом;
Нам внятен этот гимн: каким-то новым чудом
Он полнит наш восторг, задумчив и певуч.

И нам так хорошо все чувствовать согласно,
Гореть на пламени единого огня,
И будущее в нас горит светло и страстно:
В нас брезжит человек из завтрашнего дня!

Скажите ж мне, чей шаг
Из тысячи шагов, идущих, проходящих
По всем путям, в полях и в чащах, —
Скажите мне, чей шаг
Вдруг остановится, в час сумерек сквозящих,
В моих дверях?

Чтоб нам друг друга взглядами любить,
Мы с них должны чужие взгляды смыть,
Которые так долго нас пятнали
В дни рабства и печали.

Рассвет, румяный и росистый,
Неяркой дымкою лучистой
Подернут,
Как будто мягких перьев веера
Из нитей солнечных и серебра,
Туманы разорвав, в саду скользят по дерну.
Как чаши голубой воды,
Искрятся золотом чудесные пруды,
В листве мерцает изумруд крыла,
И стряхивает день, нетороплив и точен,
С дорог, с оград, с обочин
Чуть влажный пепел, где таится мгла.