4. Разведённые мосты
Чёрный жемчуг холодной Невы,
где вода тяжелее гранита,
переплёскивает валы,
упирается в скальные глыбы.
Этот сфинкс иллюзорных ночей,
Летний сад, в чёрном золоте скрытый,
и мелькнувшего всадника тень
с распростёртой карающей дланью.
Упереться стеною в стекло
света ночи без тьмы. Даже сумерек
не сгустить. Днём и ночью светло —
только зори мерещатся смутные.
Только призраки улиц, домов
над болотной разбуженной нечистью.
Только знаки и числа мостов,
разведённых для нас сквозь столетия.
Знакомым запахом пахнуло,
и в бестолковой суете
Москва – огромный мир вокзала —
вся тонет в радужном дожде
сияний и благоуханий.
Восточный лакомый щербет.
Круговорот воспоминаний
из нитей сотканных сердец.
Магнитных линий направленья
указывают день и час.
Бульваров путаных круженье
в июльских скомканных ночах,
где зори снам на грани мига
лепечут что-то невпопад.
А душный день дыханьем юга
грозится сжечь остатки сна.
Наизнанку вывернув карманы,
ты гуляешь лихо по Москве.
Неуёмный, одичалый, шалый,
заливает город яркий свет.
Только день – сокрытая страница,
облегчённый вздох календаря —
в смутных грёзах прошлому приснится,
в будущем надежду обретя.
Месяц трубления в рог.
Лодкой над Иерусалимом
луна на исходе плывёт
ночью. А утром ранимым
яростный пышет день
из своего горнила
солнцем, где даже тень
испепеляет. Сила
выжженных камнем трав.
Горечь песка и дыма.
Месяц трубления в рог.
Золото Иерусалима.
Сквозь сутолоку смотрят на меня
забытые немыслимые очи…
Благоухание померкнувшего дня
течёт по жилам душно-томной ночи.
Весь в царственном убранстве кипарис
указывает путнику дорогу,
и мириады звёзд – лучами вниз —
в кромешной тьме мерцают искрой Божьей.
«Как удержать, скажи, в ладонях ветер?…»
Как удержать, скажи, в ладонях ветер?
Коль нрав горяч, а разум столь остёр, —
вперёд!
Туда, где лишь один простор
упругим ветром распахнёт навстречу
тебе себя, и даль, и бесконечность…
…Как удержать, скажи, в ладонях ветер?
1. «Отражается свет в зеркалах…»
Отражается свет в зеркалах;
зеленее зелёного дали.
Облаками осевшими встали
все деревья в окрестных садах.
В тот майский день
цвела сирень,
и в кружевах листвы и тени
стоял туман
и плыл дурман
черёмухи и птичьих трелей.
3. «Стеной жемчужной белые туманы…»
Стеной жемчужной белые туманы
стоят, в низинах уплотняясь. А кругом
сирени лиловеющим дурманом
роса благоухает. Серебром
чернёным проступили дали —
размыты очертания. Вдали
тумана клочья.
Солнце поднимается,
и тёплый пар восходит от земли.
«Каких оттенков буйноцветье белого!..»
Каких оттенков буйноцветье белого!
Такая небывало дружная весна.
Опомнились от спячки ошалелые
земля, деревья, небо и трава.
Весёлый ветер гонит спозаранку
и не даёт собраться в тучи облакам.
И, вывернут на пёструю изнанку,
оказывается, сшит по лоскуткам
нарядный мир, обидами не тронутый.
Какой тебя художник рисовал?
а солнца щедро льющееся золото
с водою животворной пополам
разбрызгало такие пятна белого
от розовато-кремовых до чуть
зеленовато-голубых.
Какое буйноцветье ошалелое!
Как воздух, напоён прохладою
цветенья, чист!
«…И утро тонет в серебристой дымке…»
«И льётся чистая и тёплая лазурь
На отдыхающее поле…»
Ф. И. Тютчев
…И утро тонет в серебристой дымке.
Стоит сентябрь, а на душе – темно.
Всё мысль одна:
– Земля вконец остынет.
Но ветви гнутся тяжестью плодов.
Нет золота в листве, и небо ясно —
спокойная безбрежная лазурь,
и жертв зиме, бессмысленных, напрасных,
не кружит вихрь осенних тёмных бурь.
Земля тиха, как будто бы в июне.
Вот только ночи сделались длинней,
да холоднее с каждым разом луны,
да с каждым утром солнца свет бледней.
И тяжесть на душе непроходяща,
непреходяща. И в земной красе
росинкой каждой утренней маняще
цветы тревожат память о весне.
«Ещё глазами, даже не раскрытыми…»
Ещё глазами, даже не раскрытыми,
я чувствую, как свет пронизывает день.
И гомон птиц через окно раскрытое
пронизывает всю листву насквозь, как свет.
И два желанья борются:
проснуться?
нет! Не просыпаться!
Войти в мир чудный пробужденья
или мгновение на грани сна и бодрствования
остановить?
И муки горше нет, чем с этим мигом распрощаться.
И счастья выше нет – мир света солнечного
обрести.
1. «Что имел – не берёг. Не сберёг…»
Что имел – не берёг. Не сберёг.
Поезд мчит на Восток, на Восток.
Ветер в двери вагона стучит —
замолчи, замолчи, замолчи!
А у прошлого нежен взор.
Лишь колёса лепечут: – Вздор —
прожитое. Сначала – жизнь.
– не могу. Научи. Подскажи, —
долетел исступлённый крик
до могучих сибирских рек,
до глухих непролазных лесов.
Им в ответ тихий сдавленный стон
ударяет болью в висок:
– Одинок. Одинок. Одинок.
Время, сыпь побыстрей свой песок!
Пусть скорее судьба унесёт
дале с Запада на Восток!
Вот и весь материк пересёк.
Ох, и как же, вправду, далёк
этот самый Дальний Восток!
2. «Что было? А было много…»
Что было? А было много
всего: и разлук, и встреч.
Змеится, скользит дорога,
как хитроумная речь.
Что было, то было. Всплески
тоски. Боль встреч и разлук.
Тайги ритуальная пляска
под дробный колёс перестук:
– Мы молоды были и строги
к себе и близким. Но вот
сибирские грады-остроги
встают, словно солнце встаёт.
Весёлая русская удаль
из этих бескрайних широт.
Восток. Это просто чудо —
отсюда солнце встаёт.
3. «Прошуршал между пальцев песок…»
Прошуршал между пальцев песок —
путь окончен. С тобою Восток:
сопки, сосны, тайга, Уссури.
Край земли алым жаром горит —
вот отсюда-то солнце встаёт.
Ветер хриплые песни поёт
о любви, о земле, о судьбе —
всё, что в жизни досталось тебе.
Да ещё до исхода зари
всё шептала тайге Уссури,
ударяя болью в висок:
– Одинок. Одинок. Одинок.
Ах, нескор и далече-далёк
путь на Запад. Шершавый песок
лижет сонной волной Уссури.
В небе золотом жутким горит
Солнце-бог, раскалившийся диск.
И Восток пред ним падает ниц.
«За странствия усталому награда…»
За странствия усталому награда —
паршивый городишко над рекой
да оплетённый сладким виноградом
тенистый двор. И нега. И покой.
О, дай же сытому спокойствию отдаться
и умереть в довольстве и тепле,
пристанище уставшему скитаться
по круглой, ускользающей земле!
«Это горькое-горькое время…»
Это горькое-горькое время —
смутной Вечности мутный поток,
инфильтрованный в жизнь, где отмерян
чистой радости каждый глоток
скупо, скаредно. Еле-еле
наползает на берег волна.
И нога, занесённая в стремя,
ожиданием странствий полна.
Цыганка-гадалка,
певунья-плясунья,
скажи мне судьбу, ничего не тая.
Отчаянно злую,
ещё молодую,
весёлую жизнь спой, колдунья моя.
Пути-километры,
студёные ветры
остались за хрупкой усталой спиной.
но – всё без ответа! —
отчаянно верит
цыганка в звезду, что взошла надо мной
чужой-непригожей,
со славою схожей,
с судьбою весёлой плясуньи полей.
Босыми ногами
истоптан-исхожен
мир стал ещё краше, больней и милей.
