Сент-Клер
Умевшая дышать ездой отважной
Охотнику пути пересекла.
«Хочу узнать её до ночи влажной», —
Воскликнул он и дёрнул удила.
Скача за ней по чаще среброводной,
Доведался заснеженной глуши,
Где веяло печалью безысходной,
Где не было ни жизни, ни души.
Но травами сияющего луга
Нарядные плясали господа,
Актёрствуя под масками досуга,
Шутя под фейерверками гнезда.
Камзолы, парики, шелка, вуали
В полуночи ласкало теплотой.
Все женщины к себе Сент-Клера звали
И все цветы волшебной красотой.
Охотнику проход освободили
К сударыне, возвысившей питьё.
За нею граф упорно мчался мили
И близко, наконец, узрел её.
Сама вперёд отведавшая браги
Бокал ему свой полный подала.
Напитку тот отдался не без тяги,
Но светлый взор его застлала мгла.
Проказливо пропели сумасброды,
Рассыпали немало конфетти.
Подобного для долгой несвободы
Волшебнице мечталось обрести.
Родных её подвергнув укоризне,
Презрению – врачебные дела,
Для девушки, лишающейся жизни,
Кудесника соперница нашла.
Пошаркал он углами бесталанно,
Но лилии заметил и притих.
Обители сияла постоянно
Ценимая голубкой прелесть их.
Упорнейший носил их ей несчётно:
Доведался, что любит их она.
А девушка, приемля дань охотно,
По-прежнему бывала холодна.
Счастливую на ней коровку божью,
Блаженного котёнка созерцай,
Когда прильнуть устами с тайной дрожью
К её щеке влечёт окрестный май!
Дыша во мгле на прелести подруги,
Доступные для солнечной струи,
Помыслил он использовать услуги
Сближающей сердца ворожеи.
Букет его, такой томящий сразу,
Вниманием опасный дед облёк
И выявил едва заметный глазу,
Накрученный по стеблю волосок.
От возгласа фигуры многолетней
Чуть ожило подобие теней.
Цветы красой зажглись ещё заметней,
Чтоб юной жертве стать ещё бледней.
«Воруются вот этими цветами
Насущные способности больной», —
Сомнительный субъект изрёк устами
На локоны в окраске заревой.
Завиделись алей девичьи губы
Ко снятию худого волоска.
Но действия, возможно, были грубы —
Вздыхай теперь о целости цветка!
Несчастная мгновенно ощутила,
Что хрустнула навек и жизнь её.
Всё ведала потом её могила
Те лилии, что ведало жильё.
Меж серых ив и жимолости нежной
Воззрился муж, известный стороне,
На голубя с голубкой белоснежной,
Лобзавшихся в лазоревом окне.
Спугнул он их игру наудалую.
«Пожалуйте!» – послышалось ему.
Сподобился найти полунагую
Прелестницу на ложе в терему.
Восполнился колчан осиротелый
Стрелой своей, видневшейся в окне.
«Желанное со мной, Добрыня, сделай!» —
«Желанного с тобой не надо мне:
Нечистая твоя зловредна сила,
Распутница Добрыне немила;
Немало ты великих искусила,
А дюжинных и вовсе без числа».
Покинула Марина ложе страсти,
Сыскала на земле его следы.
Швыряет их огню кирпичной пасти,
Твердит одно в сияние звезды:
«Пускай по мне томит его пустыня,
Пускай томит его сердечный бой».
Одумался, вернулся к ней Добрыня:
«Я сделаю желанное с тобой».
«Желанного мне более не надо —
Достойного с тобой хочу теперь:
Отважное мне сердце если радо,
В супружество открыть уместно дверь».
Отвергшего подобный блеск удела
Быком она послала на луга.
Поздней сама сорокой полетела,
Сорокой чтоб ему гнести рога.
Повсюду улыбались ей медово,
Тайком о ней вздыхая глубоко.
Но первому слуге Петра Второго
Сдалась она поистине легко.
Подарками дивило обрученье,
Придворными, чей цвет ещё не мерк.
А в сумерки народное стеченье
Порадовал отменный фейерверк.
Увы, на сласть язвительным особам,
Овеянный весельем января
Жених обрёл уныние за гробом
Усопшего до времени царя.
Восшедшая правительница Анна
Вольна пресечь отсеянному дни.
Семья в немой опаске бездыханна.
Венчание мелькнуло без родни.
За малостью услады новобрачной
Повелено без шуток и длиннот
Отправиться на годы ссылки мрачной
В сибирский пункт изгоев и болот.
Истерики и сборы в доме рока.
Наташа при супруге тут и там.
Его родству не скрыть укоров ока:
С Иваном ей всё надо пополам.
И чёрная лачуга на чужбине
Ей царского роскошества милей:
Работать ей со злыднями в общине —
В лачуге жить отдельно с мужем ей.
Но отнято последнее веселье:
Сестра, восстав, Ивана предала.
Несчастного повергли в подземелье
За давние великие дела.
Пустым оно поздней внезапно стало.
Ни слова не промолвили в ответ
О плахе той, что выкрасилась ало,
О скорби той, что мужа больше нет.
А слухи чтоб округой не ходили,
Не длился чтоб о мученике вой,
Без слов её в темницу посадили,
Вернул её к рассудку часовой.
Царица лишь ответила Наташе —
Получены вчерашние права.
Но девушки, сиявшей неба краше,
В монашенке не вспомнила Москва.
Саксонского посланника любила
Наследница престола на Неве,
Но герцог ей перечил у кормила,
Настойчивый, жестокий в торжестве.
Посланнику назначил он изгнанье —
Навечно тот остался за чертой.
Замучило пристрастное дознанье
Пособницу любви несчастной той.
Для сдавшейся средь ужасов урона
Готовили немилый гименей.
С почтением от герцога Бирона
Прислужница пожаловала к ней.
Но трудно всё ж утешиться Региной,
Посредственной в глазах и волокит.
Обхаживал её Бирон единый,
Раскормленной царицы фаворит.
О дерзости интимного прицела
Проведала властительница-мать
И Тайной канцелярии велела
Прислужницу принцессы вон убрать.
От герцога назад идти дворами
Не стоило в часы ночного сна.
Задержана Регина мастерами
И в Царское Село завезена.
Царице же не стало больше дела
До тех озёр и сени тех аллей.
Решительно она не захотела
Наведаться в один из флигелей.
Не мешкая, к Неве поворотила.
Но страшно быть отныне там одной:
Бесплотная служанка, как могила,
Владычицу пугала за спиной.
Родители приехали в печали
С вопросами по горестной молве —
Своё они на Рейне получали,
Хоть отрасль их исчезла на Неве.
Но мало что сказал о подопечной
Обманутый коллегами Бирон.
Искал её с надеждой долговечной,
К успеху же нигде не вышел он.
О горничной Регине не вздыхала,
Не думала принцесса лишь одна.
С наперсницей для свадебного бала
Готовила себя всю ночь она.
Под утро лишь уснули, но подруга
Не выспалась у барыни своей —
Как лист, она дрожала с перепуга:
Пропащая на миг являлась ей.
Поведала Регина без морали,
Что в Царское Село завезена,
Что в стену там её замуровали,
Что сыщется в такой-то срок она.
Сошлась она с немецким офицером
И полночью ввела к себе его,
Смутив отца создавшимся примером,
А более, по счастью, никого.
Когда полки пришельцев отступали,
Нечаянно остался с Феней Диц.
Имела жизнь его свои печали
В чердачной мгле, в соседстве голубиц.
От шороха поблизости любого,
От возгласов и звонов у дверей
Лететь ему в укрытие сурово,
Как серому сквозь лес от егерей.
Приверженцем изрядно тесной сени
Полжизни тлеть отмерилось ему.
Не выдали глубокой тайны Фени
Родители до гроба никому.
Состарилась она по смерти сына.
В рассветный час её не стало вдруг.
Осыпался цветок её с кувшина,
А полностью сломился милый друг.
Отправился сдаваться местной власти —
Но жительство даётся без препон,
И следует ответ особой сласти:
На родину вернуться может он.
Охотно тут узнали старожилы,
Кто маялся для Фени в мастерской,
Кто вытеснил очаг её постылый
Готической постройкой над рекой.
Ко времени предстала суверену
Маркиза, не забывшая вуаль.
А муж устроил ей наутро сцену,
Решив её вселение в Версаль.
Отменные доходы в утешенье,
Не камеру темницы выбрал он.
Ей выпало большое повышенье —
Всевластие прекрасное, как сон.
Уста дарил ей радостно владыка,
Владычица по внутренней борьбе.
Все прелести избыточного шика,
Все почести присвоила себе.
Но ведая, что вряд ли лишь единой
В любовницах ей быть у короля,
Сама для них и стала паутиной,
Политикой по-своему руля.
Впоследствии промолвила больная
Людовику пред вазой хризантем:
«Я поиски вела, почти не зная,
Что надобно владеющему всем.
Узнала же на позднем я полёте.
Не требуйте разгадки и грозой:
Коль я скажу, улыбкой вы блеснёте;
Прозрев и так, оттаете слезой.
На траурной прощальной волоките
Поймёте вы, что главное в судьбе,
К дождю свою утрату приобщите,
По мне скорбя со вздохом о себе».
