величайшую эпопею. Мы будем работать,
все стерпя, чтоб жизнь,
колёса дней торопя, бежала
в железном марше в н а ш и х вагонах,
по н а ш и м степям, в города
промерзшие
н а ш и. "Дяденька,
что вы делаете тут? столько
больших дядей?" - Что?
Социализм:
свободный труд свободно
собравшихся людей.
9
Перед нашею
республикой
стоят богатые.
Но как постичь ее? И вопросам
разнедоуменным
нет числа: что это
за нация такая
"социалистичья", и что это за
"соци
алистическое отечество"? "Мы
восторги ваши
понять бессильны. Чем восторгаются?
Про что поют? Какие такие
фрукты-апельсины растут
в большевицком вашем
раю? Что вы знали,
кроме хлеба и воды,с трудом
перебиваясь
со дня на день? Т а к о г о отечества
т а к о й дым разве уж
н а с т о л ь к о приятен? За что вы
идете,
если велят
"воюй"? Можно
быть
разорванным бомбищей, можно
умереть
за землю за с в о ю, но как
умирать
за общую? Приятно
русскому
с русским обняться,но у вас
и имя
"Р о с с и я"
утеряно. Что это за
отечество
у забывших об нации? Какая нация у вас?
Коминтерна? Жена,
да квартира,
да счет текущийвот это
отечество,
райские кущи. Ради бы
вот
такого отечества мы понимали б
и смерть
и молодечество". Слушайте,
национальный трутень,день наш
тем и хорош, что труден. Эта песня
песней будет наших бед,
побед,
буден.
10
Политика
проста.
Как воды глоток. Понимают
ощерившие
сытую пасть, что если
в Россиях
увязнет коготок, всей
буржуазной птичке пропасть. Из "сюртэ женераль",
из "интеллидженс Сервис", "дефензивы"
и "сигуранцы" выходит
разная
сволочь и стерва, шьет
шинели
цвета серого, бомбы
кладет
в ранцы. Набились в трюмы,
палубы обсели, на деньги
вербовочного агентства. В Новороссийск
плывут из Марселя, из Дувра
плывут к Архангельску. С песней,
с виски, сыты по-свински. Килями
вскопаны воды холодные. Смотрят
перископами лодки подводные. Плывут крейсера, снаряды соря. И миноносцы с минами носятся. А поверх
всех с пушками
чудовищной длинноты сверх
дредноуты. Разными
газами
воняя гадко, тучи
пропеллерами выдрав, с авиоматки
на авиоматку пе
ре
пархивают "гидро". Послал
капитал
капитанов ученых. Горло
нащупали
и стискивают. Ткнешься
в Белое,
ткнешься
в Черное, в Каспийское,
в Балтийское,куда
корабль
ни тычется, конец
катаниям. Стоит
морей владычица, бульдожья
Британия. Со всех концов блокады кольцо и пушки
смотрят в лицо. - Красным не нравится?
Им
голодно? Рыбкой
наедитесь,
пойдя
на дно. -А кому
на суше
грабить охота, те с кораблей
сходили пехотой. - На море потопим, на суше
потопаем. -Чужими
руками
жар гребя, дым
отечества
пускают
пострелинывыставляю
впереди
одураченных
ребят, баронов
и князей недорасстрелянных. Могилы копайте, гроба копитеЮденича
рати прут
на Питер. В обозах
еды вкуснятся, консервы
пуд. Танков
гусеницы на Питер
прут. От севера
идет
адмирал Колчак, сибирский
хлеб
сапогом толча. Рабочим на расстрел,
поповнам на утехи, с ним идут
голубые чехи. Траншеи,
машинами выбранные, саперами
Крым перекопан, -Врангель
крупнокалиберными орудует
с Перекопа. Любят
полковников
сантиментальные леди. Полковники
любят
поговорить на обеде. - Я
иду, мол
(прихлебывает виски), а на меня
десяток
чудовищ
большевицких. Раз-одного,
другого
ррраз, -кстати,
как дэнди,
и девушку спас. -Леди,
спросите
у мерина сивогоон как Мурманск
разизнасиловал. Спросите,
какДвина-река, кровью
крашенная, трупы
вытая, с кладью
страшною шла
в Ледовитый. Как храбрецы
расстреливали кучей коммуниста
одного,
да и тот скручен. Как офицера
его величества бежали
от выстрелов,
берег вычистя. Как над серыми
хатами
огненные перья и руки
холёные
туго
у горл. Но...
"итс э лонг уэй
ту Типерери, итс э лонг уэй
ту го!" На первую
республику
рабочих и крестьян, сверкая
выстрелами,
штыками блестя, гнали
армии,
флоты катили богатые мира,
и эти
и те... Будьте вы прокляты,
прогнившие
королевства и демократии, со своими
подмоченными
"фратэрнитэ" и "эгалитэ"! Свинцовый
льется
на нас
кипяток. Одни мы
и спрятаться негде. "Янки
дудль
кип ит об, Янки дудль дэнди". Посреди
винтовок
и орудий голосища Москва
островком,
и мы на островке. Мы
голодные,
мы
нищие, с Лениным в башке
и с наганом в руке.
11
Несется
жизнь,
овеевая, проста,
суха. Живу
в домах Стахеева я, теперь
Веэсэнха. Свезли,
винтовкой звякая, богатых
и кассы. Теперь здесь
всякие и люди
и классы. Зимой
в печурку-пчелку суют
тома шекспирьи. Зубами
щелкают,картошка
пир им. А летом
слушают асфальт с копейками
в окне: -Трансваль,
Трансваль,
страна моя, ты вся
горишь
в огне!Я в этом
каменном
котле варюсь,
и эта жизньи бег, и бой,
и сон,
и тленв домовьи
этажи отражена
от пят
до лба, грозою
омываемая, как отражается
толпа идущими
трамваями. В пальбу
присев
на корточки, в покой
глазами к форточке, чтоб было
видней, я в
комнатенке-лодочке проплыл
три тыщи дней.
12
Ходят
спекулянты
вокруг Главтопа. Обнимут,
зацелуют,
убьют за руп. Секретарши
ответственные
валенками топают. За хлебными
карточками
стоят лесорубы. Много
дела, мало
горя им, фунт
-целый!первой категории. Рубят,
липовый чай
выкушав. -Мы
не Филипповы, мы
привыкши. Будет обед,
будет
ужин,белых бы
вон
отбить от ворот.
Есть захотелось,
пояс
потуже, в руки винтовку
и
на фронт.А мимонезаменимый. Стуча
сапогом, идет за пайкомПравление
выдало урюк
и повидло. Богатые
ловче, едят
у Зунделовича. Ни щей,
ни кашбифштекс
с бульоном, хлеб
ваш, полтора миллиона. Ученому
хуже: фосфор
нужен, масло
на блюдце. Но,
как назло, есть революция, а нету
масла. Они
научные. Напишут,
вылечат. Мандат, собственноручный, Анатоль Васильича. Где
хлеб
да мяса, придут
на час к вам. Читает
комиссар мандат Луначарского: "Так...
сахар...
так...
жирок вам. Дров...
березовых...
посуше поленья... и шубу
широкого потребленья. Я вас,
товарищ,
спрашиваю в упор. Хотите
берите
головной убор. Приходит
каждый с разной блажью. Берите
пока што ногу
лошажью!" Мех
на глаза, как баба-яга, идут
назад на трех ногах.
13
Двенадцать
квадратных аршин жилья. Четверо
в помещении Лиля,
Ося,
я и собака
Щеник. Шапчонку
взял
оборванную и вытащил салазки. - Куда идешь?
В уборную иду.
На Ярославский. Как парус,
шуба
на весу, воняет
козлом она. В санях
полено везу, забрал
забор разломанный Полено
тушею, тверже камня. Как будто
вспухшее колено
великанье. Вхожу
с бревном в обнимку. Запотел,
вымок. Важно
и чинно строгаю
перочинным. Нож
ржа. Режу.
Радуюсь. В голове
жар подымает градус. Зацветают луга, май
поет
в уши это
тянется угар из-под черных вьюшек. Четверо сосулек свернулись,
уснули. Приходят
люди, ходят,
будят. Добудились еле с углей
угорели. В окно
сугроб.
Глядит горбат. Не вымерзли покамест? Морозы
в ночь
идут, скрипят снегами - сапогами. Небосвод,
наклонившийся
на комнату мою, морем
заката
облит. По розовой
глади
моря,
на юг тучи-корабли. За гладь,
за розовую, бросать якоря, туда,
где березовые дрова
горят. Я много
в теплых странах плутал. Но только
в этой зиме понятной
стала
мне
теплота любовей,
дружб
и семей. Лишь лежа
в такую вот гололедь, зубами
вместе
проляскав поймешь:
нельзя
на людей жалеть ни одеяло,
ни ласку. Землю,
где воздух,
как сладкий морс, бросишь
и мчишь, колеся, но землю,
с которою
вместе мерз, вовек
разлюбить нельзя.
14
Скрыла
та зима,
худа и строга, всех,
кто навек
ушел ко сну. Где уж тут словам!
И в этих
строках боли
