Ознакомительная версия.
Песня
Пусть утро воскресенья холодом
Узор наметит на стекле.
В обратной перспективе комнаты
Весь мир откроется тебе.
Замрут растения и кружева,
На пиджачке блеснет значок.
И будет, расширяясь – суживаюсь,
Осваивать углы зрачок.
Полкú цветные книжных корочек,
Застывший вдруг бумажный шторм.
За тюлью, сдвинутой от форточки,
Двор с отраженьем снежных штор.
А там и школьный свет, и знание,
Что ждать от выходного дня:
С собакою прогулка дальняя —
К Штыкам, до Вечного огня.
По засеке, где пары прячутся
В кустах от любопытных глаз.
Зимой рыбак с фанерным ящиком
У пруда нас встречал не раз.
Он как-то угостил ирискою,
И мне открылись вдруг – еще
Стихотворенья ненаписанного —
Протяжный свист, тугой щелчок.
В треýхе кроличьем взъерошенном,
В пальто с воротником косым,
Зачем меня ты обнадеживал? —
На Новый год приеду, сын!
Весь день. Все зимние каникулы.
Январь весь со сплошной пургой.
За что меня и не окликнул так
Никто. – Алеша, дорогой!
Пускай не мне дорога дальняя.
Бронхит. Продленка. Карантин.
Я был дежурным по страданию.
Весь год с письмом твоим ходил.
Я мучился и сном и совестью.
Я мерз, но не спешил домой.
За то, что я такой особенный. —
Любимый мамой. Не тобой.
За то, что наступала ранняя
Весна. Но я был ей не рад.
И вербы ветка, как царапина,
Алела в воздухе весь март.
В кувшине талая вода,
Огонь вытягивает лица.
Куда ты завела меня,
Рассудка слизкая мокрица?
Чему нас научила жизнь?
Войти в реки глубокий вырез
Так, чтобы волны разошлись,
Как никогда не расходились.
Нагрянул и сгинул – Ни здрасте
И ни до свиданья тебе.
Со снегом уходят пространство
И без отраженья Тибет.
Махнет из-за гор напоследок
Косынкой лесок вдалеке,
И облака сахарный слепок
Растает бесследно в реке.
И мы, и не мы – а другие,
Оставив в отеле подруг,
Разглядываем, как круги на
Воде разбегаются вдруг.
Не допрыгнул атлет до перины,
И метатель прервал свой разбег.
Стадиона Динамо руины
Засыпает рождественский снег.
В гипсе традиционное лето
Бог с веслом и турист налегке.
Крутит обэриут пируэты
В одиночку на старом катке.
А в сугробах трибунные грядки,
И сухое колонн молоко
Убывают себе без остатка,
Как какое-нибудь рококо.
Но снежок продолжает вертеться
Собирать по земле облака,
На катке дивный вечер из детства
Сохраняет мне память пока.
В кабинет заползала акация,
И топтались в тени тополя.
Кардиолог на жизнь с интонацией
Виноватой мне год оставлял.
И минтай дожевав с макарониной,
Я из корпуса топал с толпой,
И сидел, не нарушив гармонии,
На скамейке с больной головой.
Покрывалась черемуха крестиком,
Раму брат, матерясь, мастерил.
И фонтан со скульптурой бездействовал
С грязным спекшимся снегом внутри.
Но росло мое сердце и знанием
Наполнялось. Тем знанием, что
Выражать научился словами я
Когда возраст другой подошел.
Когда слива осыпалась спелая
И сиял влажный сад чистотой.
И лежал, вспоминая Гомера, я
На диване в квартире пустой.
С участка не видна скамейка
На берегу, где спит волна,
Но в огражденье есть лазейка,
А дальше приведет тропа.
Когда утихнет отделенье,
Угомоню настойкой пульс,
И в поисках уединенья
К косе песчаной удалюсь.
Как сосны, расшатались нервы,
Как нерка, разыгрался страх.
В окошко: Все нормально, – мне про-
Сигнализирует сестра.
Кусты, кусты, прутки ограды,
Овраг, стена, и – моря гул.
Нырок в листву – и вот награда,
Мой пост ночной на берегу.
Черты свои теряет вечер,
И птичий наступает пир.
Вокруг нас сложен и изменчив
Не нами сотворенный мир.
Как хрупкий минерал в породе,
Сжат месяц тьмой до синевы.
Нас долго не было в природе,
И может никогда не быть.
Но быстро я теряю голос,
И долго тянутся года.
В природе не было давно нас,
И быть не может никогда.
Мытарства нам страшнее боли,
И серебра дороже медь.
Но от тоски безмерной в поле
И мы выходим, чтобы петь.
Пух летал над очкастым историком,
Расплетался у школьницы бант,
Когда в зале читальном за столиком
Я тяжелый листал фолиант.
Виноград с металлическим привкусом,
Пучеглазых дельфинов бока,
И людей и богов я пролистывал,
Не наткнулся на Леду пока.
В медь звенящую больше не верилось,
Не осталось от пира гостей.
Это Леда, любимая лебедем,
В беззащитной своей наготе
Над водой выгибается облаком —
Капли вдруг по воде семенят.
Тело лебедя тесное, плотное
Выпускает наружу меня,
Поднимаясь над твердью стремительно,
Задеваю созвездья плечом,
Становлюсь строчной выгнутой литерой —
Тихим библиотечным червем.
Шуршит грибник в посадке ветками.
Аукают издалека.
Как троица ветхозаветная,
Расселись дети на пеньках.
Родителя пугает конница
Листвой, исписанной давно, —
Он в ящике пустом устроился,
Солому постелив на дно.
Кому он быть хотел бы сторожем,
Тот не воспитывал меня,
А у пустых бутылок горлышки
корявым пальцем проверял.
Мне не за что просить прощения,
Пуская виновато дым,
Ведь я всю юность в ополчении
Акустиком служил простым.
Ползем неторопливо на пароме
К постройкам монастырским вдалеке.
Над нами небо, бэби, бобэоби,
И перед нами небо – на реке.
Флаг мельтешит на мачте без надежды.
Помощник отвечает головой:
Найн пива, капитан! А тот мятежный
Все ищет бурю, топает ногой.
Теперь и мы, дружок, пьяны без пива.
И нам хватает солнца, чтоб весь путь
Развязано, легко, неторопливо
Балакать ни о чем. О чем-нибудь.
Корыто наше борется с теченьем
И путается речь. Но мы, дай Бог,
До берега дойдем без приключений,
К строфе четвертой выровняем слог.
Мы входим всем классом в таинственный зал.
Поэт здесь Наталье записки писал.
По детскикаляки-маляки
Пером выводил на бумаге.
Он думал: Господь не оставит меня!
Поехал на речку в конце января,
Размазав в сердцах эпиграмму,
И в сенцах махнув лимонаду.
Катилась, как солнце на ярмарку, жизнь.
По граду замерзшему сани неслись.
И зарево в колбе горело,
Но шуба медвежья не грела.
На грязной раздаче игралась игра.
Поэт не заметил в ветвях снегиря,
Он думал о небе огромном,
По снегу скрипя, по сугробам.
Под треск снежных сучьев исчезло все в миг,
И музыка, и незаконченный стих.
И лес, и фасады Растрелли,
И мертвенный сумрак музея,
И сон мой, и воспоминанье о сне.
И вот я молчу в тишине. В пустоте.
И тает, как снег, мое знанье.
И сам я, как снег, – расставанье.
В музейном буфете ни часа, ни дня.
Класс по расписанью забыл про меня.
И чай исчезает. И блюдце.
И только слова остаются.
Фильм такой. Он берет фотокарточки
И о каждой слова говорит.
Вот с командой футбольной на корточках —
После матча коленка болит.
В майке мятой на майские праздники
Под картошку рыхлит целину.
Вот он, пруд, где ловили карасиков.
Как-то вытащил щуку одну.
Старый дом и сарай с детским великом.
Прислоненное к вязу весло.
И Дейнеки простор белый, ветреный
Из поездки на юг в не сезон.
Стол на даче с зашкуренным выступом,
По стаканам разлитый кефир.
Вот, как перед болезненным приступом,
Открывается сказочный мир.
Дни заляпаны охрой и суриком,
Расползается осени рать.
На странице в сентябрьские сумерки
Слов о радости не разобрать.
Море. Мясо. В сотах мед.
Чистый пляж. Пустые урны.
За сосной гора встает,
Как развал макулатурный.
Сброд купейный. Борщ в чалме.
Делят перламутр перловки.
Тетка. Братья Дыр, Бул, Щер,
И сестра их Припять с полки.
Двор тенистый, старый дом.
Челентано сладко воет.
Еле слышен палиндром,
Набегающий волною.
До свиданья, сладкий сон.
Фотография на память.
Крайний справа. Пара слов.
Орфография хромает.
«Как мальчик в хоре открывает рот…»
Ознакомительная версия.
